Обычно Матильда соглашалась с ним. Прежде всего, потому, что их взгляды во многом совпадали, а еще потому, что (это Матильда поняла с первых месяцев работы с Жаком) быть на его стороне являлось наиболее удобной и выгодной позицией. Возражать ему было бесполезно. Впрочем, Матильде до сих пор удавалось высказывать собственную точку зрения и свои резоны, порой даже заставляя Жака переменить мнение. Но в этот раз доводы Жака показались ей настолько несправедливыми, что она не удержалась и вновь взяла слово. В виде предположения, не возражая ему напрямую, Матильда заметила, что исследования рынка и прочие изыскания, проведенные ее рабочей группой, показывают, что предложенные направления развития заслуживают быть принятыми во внимание.

Жак посмотрел на нее долгим взглядом.

В его глазах не было ничего, кроме удивления.

Возражать он не стал.

Из этого Матильда сделала вывод, что он принял ее аргументы. Она проводила директора института до лифта.

Ничего не произошло.

Ничего серьезного.

Ей понадобилось несколько недель, чтобы вернуться к этому случаю, полностью восстановить его в памяти, осознать, насколько каждая деталь врезалась ей в мозг: руки директора института, прядь волос, которая падала ему на лоб всякий раз, когда он наклонялся, лицо Жака, то, что он сказал, и то, что осталось невысказанным, последние минуты собрания, то, как директор ей улыбнулся, его выражение признательности, как он не спеша собирал свои бумаги. Жак тогда покинул конференц-зал, не попрощавшись с ним.

Позднее Матильда спросила у Эрика, как он думает, почему события приняли такой оборот? Может, она сказала что-то оскорбительное, неподобающее, перешла за грань? Понизив голос, Эрик ответил, что в тот день она сделала то, на что никто из них не осмелился бы, и что это было правильно.

Матильда остановилась на этом эпизоде, потому что именно после него поведение Жака по отношению к ней изменилось. С того момента все стало не так, как раньше; тогда и начался этот медленный разрушительный процесс, который она смогла осознать только месяцы спустя.

Но каждый раз она задавала себе вопрос: неужели этого было достаточно, чтобы все пошло под откос?

Достаточно, чтобы вся ее жизнь оказалась смята этим невидимым, бессмысленным, заранее проигранным противостоянием?

Ей потому потребовалось так много времени, чтобы понять, что произошло, и в какую переделку она попала, что прежде, до того случая, Жак всегда ее поддерживал. Они с самого начала работали вместе, отстаивали общие позиции, оба отличались определенной дерзостью, готовностью рисковать и нежеланием сдаваться без боя. Ей лучше, чем кому бы то ни было, были знакомы его интонации, жесты, его защитный смех, его манера держаться с позиции силы, его неспособность отступать, его проявления недовольства; она знала, как он гневается и как смягчается. Жак имел репутацию человека со сложным характером. Его считали прямолинейно-требовательным и зачастую высокомерным. Подчиненные, признавая его компетентность, побаивались его и охотнее обращались с просьбами к Матильде, чем к нему. К тому моменту, когда он принял Матильду на должность, она три года нигде не работала. Он выбрал ее среди нескольких кандидатур, предложенных отделом кадров. Ее, одинокую мать троих детей – положение, из-за которого ей уже не раз отказывали в приеме на работу. За это Матильда была ему признательна. Она участвовала в разработке маркетинговых программ, в принятии ключевых решений по продвижению той или иной линейки продукции, в мониторинге конкурентов. Со временем она стала сама составлять отчеты и получила в свое непосредственное подчинение команду из семи человек.

В тот день в конце сентября за десять минут что-то переменилось. В отлаженный и четкий механизм их отношений вкралось что-то, что она не смогла ни увидеть, ни осознать. Это началось в тот же вечер, когда Жак в присутствии других громко высказал удивление, что она собирается уходить в половине седьмого, словно нарочно позабыв о том, сколько раз она задерживалась допоздна, чтобы подготовить презентации, и как часто она брала работу на дом.

Так заработала эта машина, неслышная и неумолимая, которая не остановится, пока не сломает ее.

Глава 4

Сперва Жак решил, что те несколько минут, которые он уделял ей каждое утро, чтобы обсудить самые важные дела, являются потерей времени. Теперь Матильде приходилось во всем разбираться самой, обращаясь к Жаку только в крайнем случае. Кроме того, он перестал заходить к ней в кабинет в конце рабочего дня – ритуал, который он же установил годы назад: короткая передышка, прежде чем разойтись по домам. Под разными более или менее убедительными предлогами он стал избегать обедать с ней в кафе. Больше никогда не давал ей советов по рабочим вопросам, перестал интересоваться ее мнением и вообще больше не обращался к ней ни под каким видом.

Вместо этого, в следующий понедельник Жак после долгого перерыва явился на еженедельную летучку, которую Матильда проводила со своей группой. Он с видом наблюдателя молча уселся по другую сторону стола, скрестив руки на груди и откинувшись на стул. И лишь внимательно смотрел на Матильду. Уже при первом его появлении Матильда почувствовала себя неуютно, потому что взгляд этот был не ободряющий, а пристрастный, подстерегающий малейшую ошибку.

Далее Жак затребовал копии некоторых документов: он решил лично оценить работу проектировщиков и менеджеров по продукту, перечитать отчеты и изучить расходование средств на различные проекты. Теперь он все чаще оспаривал ее слова, сначала перед ее подчиненными, с видом сдерживаемого раздражения, а то и прямо-таки выходя из себя, а затем и в присутствии других, во время регулярных встреч с директорами фирмы.

Он ставил под вопрос любое ее решение, требовал уточнить и аргументировать каждую цифру, представить доказательства и подтверждения, высказывал свои сомнения и замечания.

Он стал приходить каждый понедельник на совещание рабочей группы.

А затем он решил вести его сам, на том основании, что у Матильды и без того есть чем заняться.

Сначала она думала, что рано или поздно Жак опомнится, перестанет злиться, и все вернется на круги своя.

Ведь не могла же машина сбиться с хода и забуксовать вот так, из-за ничего. Это просто лишено смысла.