Я пробралась въ спальню родителей и съ удивленіемъ увидала, что у кровати матери горитъ большая свча, отецъ, склонившись надъ кроватью, смотритъ на мать, а она спитъ, скрестивши руки на груди.

Весь этотъ день мы провели у сосдки, тетки Кола. Всмъ женщинамъ, которыя выходили отъ насъ, она говорила:

— Вы знаете, она даже не захотла поцловать ддей!.. — Женщины, глядя на насъ, принимались сморкаться и утирать глаза, а тетка Кола добавляла:

— Да, злыми становятся люди отъ этакихъ болзней.

Въ послдующіе дни мы начали носить черныя съ блымъ платья въ широкую клтку.

Тетка Кола кормила насъ и отсылала играть въ поле. Сестра была уже большая; она взбиралась на плетни, лазила по деревьямъ, копошилась въ лужахъ, а вечеромъ возвращалась домой съ карманами, полными всякихъ животныхъ, что приводило меня въ ужасъ, а тетку Кола — въ страшный гнвъ.

Особенно большое отвращеніе я чувствовала къ дождевымъ червямъ. Эта красная, извивающаяся тварь вызывала во мн чувство невыразимой гадливости, и, если мн случалось нечаянно раздавить червяка, я долго потомъ вздрагивала отъ отвращенія. Въ т дни, когда у меня боллъ бокъ, тетка Кола не позволяла сестр уходить со мной далеко. Сестра скучала, ей хотлось, во чтобы то ни стало, увести меня подальше, и она набирала полныя горсти червей, подносила эту кишащую массу мн къ лицу, и я сейчасъ же говорила, что у меня ничего больше не болитъ и безпрекословно давала таскать себя по полямъ…

Какъ то разъ сестра бросила мн на платье цлую пригоршню червей; я такъ шарахнулась назадъ, что угодила прямо въ котелъ съ кипяткомъ… Тетка Кола долго причитала, раздвая меня. Бда была невелика, однако тетка посулила хорошую трепку сестр и позвала трубачистовъ, проходившихъ какъ разъ мимо, взять ее.

Они вошли вс трое съ мшками и веревками; сестра начала кричать, просить прощенія, а мн было такъ стыдно стоять совсмъ голой.

Часто отецъ бралъ насъ съ собою туда, гд были люди и пили вино; меня ставили на столъ между стаканами, и я пла псню Женевьевы Брабантской. Вс эти люди смялись, цловали меня и заставляли пить вино.

Уже наступала ночь, когда мы возвращались домой. Отецъ широко шагалъ, шатаясь изъ стороны въ сторону, часто спотыкался; иногда вдругъ принимался громко плакать, говоря, что нашъ домъ подмнили. Сестра начинала кричать, но всетаки въ конц концовъ она отыскивала домъ, несмотря на темноту. Однажды утромъ тетка Кола стала вдругъ осыпать насъ упреками, говоря, что мы несчастныя дти, что кормить она насъ больше не станетъ и что мы можемъ себ идти искать отца, который длся неизвстно куда. Когда гнвъ ея прошелъ, она всетаки дала намъ пость, какъ всегда; но вскор посл того усадила насъ въ телжку дда Шикона. Телжка была нагружена соломой и мшками съ зерномъ. Меня посадили сзади въ углубленіи между мшками. Повозка накренялась назадъ, и при каждомъ толчк я скатывалась по солом.

Я ужасно боялась всю дорогу, и каждый разъ, какъ я сползала назадъ, мн казалось, что или я выпаду изъ телжки, или мшки рухнутъ на меня.

Мы остановились у постоялаго двора. Какая то женщина помогла намъ вылзти, стряхнула солому съ насъ и напоила насъ молокомъ.

— Вы думаете, отецъ захочетъ взять ихъ? — спросила она Шикона, лаская насъ.

Шиконъ покачалъ головой, постучалъ трубкой о столъ, скривилъ въ гримасу свои толстыя губы и отвтилъ:

— Онъ, можетъ быть, ушелъ еще дальше. Сынъ Жирара говорилъ, что встртилъ его по дорог въ Парижъ.

Потомъ Шиконъ сводилъ насъ въ какой то красный домъ съ высокими крыльцами, къ которому вело много ступенекъ. Онъ долго разговаривалъ съ какимъ то господиномъ, тотъ махалъ руками и говорилъ что то о разъздахъ по всей Франціи. Господинъ положилъ мн руку на голову и повторилъ нсколько разъ:

— А вдь онъ мн не говорилъ, что у него есть дти.

Я поняла, что рчь идетъ объ отц и попросила повидать его.

Господинъ ничего не отвтилъ, посмотрлъ на меня и спросилъ у Шикона:

— А сколько ей лтъ?

— Да лтъ пять, — отвтилъ старикъ.

Сестра въ это время играла съ котенкомъ на ступенькахъ.

Мы вернулись въ телжк обратно къ тетк Кола; она встртила насъ пинками и воркотней. Нсколько дней спустя она посадила насъ на поздъ, и въ тотъ же вечеръ мы очутились въ громадномъ дом, гд было много двочекъ.

Сестра Габріэль насъ сразу разлучила, говоря, что сестра уже достаточно велика, чтобы быть со средними, а я осталась съ маленькими.

Сестра Габріэль, маленькая, старенькая, худенькая, вся согнутая, завдывала спальнями и столовой. Въ спальн, чтобы убдиться въ нашей чистоплотности, она всегда запускала намъ свою худую, жесткую руку между простыней и рубашкой и нещадно скла розгами въ положенные часы тхъ, чьи простыни оказывались мокрыми.

Въ столовой она приготовляла салатъ въ большой желтой глиняной чашк.

Засучивъ рукава до плечъ, она погружала въ салатъ до локтей свои черныя, корявыя руки и, когда она ихъ вынимала, он лоснились отъ стекавшаго съ нихъ масла, и это мн напоминало засохшія втки въ дождливые дни.

Съ первыхъ же дней я нашла себ подругу. Она подошла ко мн, подпрыгивая, съ задорнымъ видомъ.

Она была не выше скамейки, на которой я сидла. Безъ всякаго стсненія она облокотилась на меня и спросила: