Вечеромъ, посл молитвы сестра Габріэль объявила намъ о своемъ уход. Она обняла насъ всхъ, начиная съ самыхъ маленькихъ. Въ спальню поднимались въ большомъ безпорядк: большія шептались и заране возмущались противъ сестры Мари-Любови; маленькія хныкали, какъ при приближеніи опасности.

Исмери, которую я несла на спин, плакала громко, ея маленькіе пальцы душили меня немного, и слезы ея падали мн на шею.

Никто не думалъ смяться надъ сестрой Габріэлью, которая съ большимъ трудомъ поднималась по лстниц, безпрестанно повторяя: „Т-съ, т-съ!“ Шумъ, однако, не унимался. Нянька изъ спальни маленькихъ тоже плакала; раздвая, она толкнула меня и сказала:

— Я уврена, что ты-то рада твоей Мари-Любови.

Мы звали ее нянькой Эсфирь.

Изъ трехъ нашихъ нянекъ я любила ее больше всхъ. Она была немного грубовата, но очень любила насъ.

Ночью она будила тхъ, которыя имли скверныя привычки, чтобы избавить ихъ на слдующій день отъ розогъ. Когда я кашляла, она поднималась и ощупью совала мн въ ротъ мокрый кусокъ сахару. Часто она брала меня къ себ съ моей постели, гд я леденла отъ холода, чтобы согрть меня.

На слдующій день въ столовую вошли, молча. Няньки приказали намъ стоять; многія изъ большихъ держались прямо, съ гордымъ видомъ; нянька Жюстина покорно и грустно стояла у конца стола, а нянька Неронъ, похожая на жандарма, отмряла свои сто шаговъ посредин столовой.

Она часто посматривала на стнные часы, презрительно пожимая плечами.

Сестра Мари-Любовь вошла, оставивъ за собой дверь открытой. Въ своемъ бломъ передник и блыхъ рукавахъ она показалась мн еще выше. Она шла медленно, оглядывая всхъ; четки, висвшія у ней на боку, тихо побрякивали, ея юбка слегка колыхалась внизу.

Она поднялась на три ступеньки своей эстрады и жестомъ пригласила насъ ссть.

Посл полудня она водила насъ въ поле.

Было очень жарко. Я сла около нея на холм. Она читала книгу, наблюдая за маленькими двочками, игравшими у подножія холма. Она долго глядла на заходящее солнце и ежеминутно повторяла:

— Какъ красиво! какъ красиво!

Вечеромъ того же дня розги исчезли изъ спальни маленькихъ, а въ столовой салатъ мшали уже вилками. Помимо этого, ни въ чемъ никакихъ перемнъ не произошло. Съ 9 до 12 ч. мы были въ класс, а посл полудня шелушили орхи для торговца маслами.

Самыя большія разбивали орхи молоткомъ, а самыя маленькія вынимали ядро изъ скорлупы. сть орхи было строго запрещено, но, главное, не легко было длать это: всегда находилась какая-нибудь доносчица, изъ зависти.

Нянька Эсфирь смотрла намъ въ ротъ. Иногда она не успвала настигнуть неисправимую лакомку. Тогда она длала ей большіе глаза, посылала ей тумака и говорила:

— Я смотрю за тобой.

Насъ было нсколько, пользовавшихся большимъ довріемъ съ ея стороны. Она поворачивала насъ, длая видъ, что она смотритъ за нами, и говорила съ улыбкой:

— Закрой твой клювъ.

Часто мн хотлось състь орхъ, но добрые глаза няньки Эсфири мелькали предо мной, и я краснла при мысли обмануть ея довріе.

Со временемъ желаніе стало столь сильнымъ, что я только объ этомъ и думала; цлыми днями я искала случая състь орхъ и не быть пойманной. Я пробовала прятать орхи въ рукава, но я была такой неловкой, что тотчасъ же теряла ихъ; да къ тому же мн хотлось много, много. Мн казалось, что я съла бы цлый мшокъ.

Наконецъ, однажды я улучила случай. Нянька Эсфирь, которая водила насъ спать, поскользнулась о скорлупу, выронила изъ рукъ свой фонарь, и онъ потухъ. Я стояла около чашки съ орхами, схватила цлую горсть и сунула въ карманъ.

Какъ только вс улеглись, я вынула орхи изъ кармана и, закутавшись въ одяло съ головой, набрала полный ротъ; мн сейчасъ же показалось, что вся спальня слышитъ шумъ, производимый моими челюстями; мн стоило большого труда грызть ихъ тихонько и медленно; шумъ, какъ удары колотушки, отдавался у меня въ ушахъ. Нянька Эсфирь поднялась, зажгла лампу и, нагнувшись, стала заглядывать подъ кровати.

Когда она подошла ко мн, я взглянула на нее съ ужасомъ.

— Ты не спишь? — сказала она тихо.

Затмъ она продолжала свои поиски. Она прошла до конца спальни, открыла и закрыла дверь, но едва она улеглась и затушила лампу, какъ стукнула щеколда, какъ будто бы кто то отворялъ дверь.

Нянька Эсфирь снова зажгла лампу и сказала:

— Ну, ужъ это слишкомъ; не кошка же въ самомъ дл сама открываетъ дверь.

Мн казалось, что ей страшно; я слышала, какъ она ворочалась на своей постели и вдругъ начала кричать:

— Боже мой, Боже мой!

Исмери спросила ее, что съ ней. Она разсказала намъ, что чья то рука открыла кошк дверь и что чье то дыханіе коснулось ея лица.