Родители поулыбались - Филюню в последний месяц учебы каждодневно провожали и встречали три подружки, влюбленные в него, мелкий ругался, убегал от них, а потом привык, стал с ними дружить.

В обед по жаре пить за окрещенных не стали, мужики обошлись пивом, остальные пили холодненький компот, сваренный в ведерной кастрюле, опять долго купались, перебаламутили всю воду, согнали с любимых мест гусиков, которые долго возмущенно гоготали, потом были шашлыки, приготовленные доморощенным шеф-поваром Егорушкой, и песни, вот уж где отрывались все.

Баба Тоня сбегала до местного гармониста, и долго ещё из Аверовского сада раздавались песни. Перепели все: и русские народные, и современные, утомившийся гармонист взмолился:

– Ребяты, пальцев не чую!

Рано по утру разъезжались: Чертовы, Доронины и Серый - в Москву, Аверы, синхронисты и Егорушка Доронин - в Гагры. Через сутки с небольшим "русский десант" высадился в Гаграх. С первых же шагов Алька с Авером потрясенно застыли: вместо цветущих окрестностей, полуразрушенные, зияющие пустыми пролетами окон дома, много заброшенных, разрушенных санаториев и пансионатов, разросшиеся, неухоженные кусты и запустение... и только море осталось прежним... Алька, зажав рот руками, со слезами смотрела на все это. Потряс знаменитый вокзал - красивое здание в выбоинах от пуль, с заколоченным входом, а на перроне маленькая будочка с небольшим окошечком, над которым прикреплен обычный лист бумаги с написанным от руки объявлением о прибытии и отправлении скорого поезда Сухуми-Москва.

– Жуть какая!

– Тсс, Алюнь, младшенький тоже кукситься начинает. Так, ребятишки, пошли, тут недалеко баба Маня живет.

А баба Маня гоняла по двору загорелого, чумазого пацаненка, который уворачивался от неё и хохотал во все горло, сверкая из под черных, Адлейбовских кудряшек, голубыми глазами:

– Не догонишь, не поймаешь!

– Я тибя к радителям отправлю, клянус! Уставшая баба Маня остановилась и с удивлением посмотрела на окрывающуюся калитку и входящих в нее людей.

– Вай, дарагие, савсэм нэт мэ..ст... мама дарагая! Сашик, ето ти?

Она перевела взгляд на Алюню, неверяще потерла глаза. Потом увидела Чертовых...
– Боже! Боже!
– Она как-то неловко взмахнула руками.
– Боже, я нэ сплю? Гоги ущипни бабушку и скажи, что я нэ сплю.

– Чего тебя щипать, не спишь, вона народу сколько приехало!
– проговорил шустрый Гоги, с любопытством рассматривая всех.

А Манана протянула руки к Аверу:

– Дай я тибя абниму!

Худая, в чем душа держится, седая Манана, мало походила на ту, шуструю, неунывающую женщину, какой её помнили Аверы. Она обнимала Авера и приговаривала:

– Ай, какое щастте! Аличка, иди ко мне, дарагая! Дай, я на тэбэ налюбоваюсь. А где ваш син, Мишук? Етот? Етот високий мущщина ваш син? Какой ти стал замичателний! Дэвочка, иди, милая, ко мне, ти савсем маленким бил! Какой жалост, что Гиёргий и ваша дед не дажили!

А потом её долго тискали Чертушки. Манана вытирала слезы фартуком, Гоги принес ей полотенце.
– Фартук мокрый. На тебе палатенц!

– Зачем дразниш бабушка? Аличка, ета бандит, мой старший непаслушни внук. Гаварит савсм чисто па руски, а дразнит, э...

И закружилась Манана в делах и заботах, а когда через день ещё и Стоядиновичи приехали, то Манана 'савсэм забила, што умирать нада'.

Стоядинович долго ходил по полуразрушенному второму этажу, что-то прикидывал, делал расчеты, облазил и перемерял все стройматериалы, купленные в прошлом году Зурабом, но пока так и лежащими во дворе - отпуск ожидался только в августе. Потом долго совещался с Авером и Мишуком, и вынес решение.
– Манана Георгиевна!

– Э-э-э, зачем так гаваришь, Манана или, как дети завут - баба Маня, - перебила его Манана, - прасти, дарагой, слюшаю тибя?

– Все восстановить и не успеем, и материалов не хватит, но левую часть сумеем подремонтировать, вот только камня бы привезти, каким низ дома выложен.

– Я папрашу своиво родственника.

Родственником оказался папаня того самого приставалы - тот пропал где-то в войну, ни слуху, ни духу, - сильно постаревший и какой-то сникший пожилой мужчина выслушал Драгана, кивнул и пообещал через пару дней привезти.