– Я могу поставить тебе диагноз, Вальтро, - ухмыльнулся Жоржик, - ты страдаешь той же детской болезнью, что и великие гуманисты прошлого, ты не видишь разницы между конкретным и абстрактным. Достоевский лил слезы по поводу слезы ребенка, что не мешало ему закладывать вещи собственных детей, чтобы проиграть их в казино. Так устроен человек - у него вечно чешется Гондурас, а когда в Гондурасе гибнет полмиллиона человек в гражданской войне, его это волнует меньше, чем чиряк на собственной жопе. Это коловращение плюса и минуса, особо интенсивное, в башке у особо умных сапиенсов всегда эксплуатировали эксплуататоры, чтобы через них внедрять в массы идею абстрактного Добра и Зла. На самом деле, абсолютного Добра и Зла не существует, они всегда имеют привязку к земле и конкретны. Абстрактно добрый человек, принципиально добрый, - это высокоморальный баран, которого можно заставить делать или не делать, все что угодно, используя его принципы. Когда Добро и Зло теряют связь с почвой, превращаясь в абсолюты, как Бог и Дьявол, они повисают в воздухе, становятся пригодны для манипулирования и легко обращаются кровью того, кого на данный момент назначили Дьяволом. Все злодейства в мире всегда творятся во имя Добра, ты еще не заметила, Вальтро? Но чтобы самому не растерять свои шарики, престижиратор должен не терять точки отсчета, он должен находиться в безопасном месте между полюсами, чтобы эта адская машина не перемолола его самого, оттуда он направляет мясорубку и делает новые назначения. Кто этот, - Он? Это совокупный интеллект человечества, направляемый атавистическим умом гоблина. Что надо сделать, чтобы освободить людей из ада? Надо сбросить гоблина с его места. Что это за место? Это то место, Вальтро, из которого ты отказалась давить клопов. Кто этот Тот, кто займет место?

Наступило длительное молчание. Оно длилось и длилось, пока Жоржик не набулькал себе в стакан.

– Славненько помянули, - сказал он. И добавил, выплеснув виски в щель рта: - За новое назначение.

ГЛАВА 9.

– Ну, так приезжайте, - сказал Жоржик.
– Какие проблемы?
– и выключил мобильник.

– Что там?
– спросила Вальтро.

– Нелли хочет приехать со своей внучкой, - ответил Жоржик.
– Ты еще помнишь Юлию?

Вальтро помнила. Одно время Нелли довольно часто наведывалась к ним с внучкой, которой было тогда лет 8-9, а Вальтро - лет 10-11, потом Юлия куда-то исчезла. От нее у Вальтро осталось впечатление чего-то эфемерно-нежного и в то же время жестокого.

Когда-то Юлина мама пыталась стать певицей, так же, как и Нелли, но у нее ничего не вышло. Она пыталась стать искусствоведом, и тоже ничего не вышло. Собственно, не очень-то и хотелось. Уже лет с четырнадцати у юной Полины появились мелкие спонсоры, которые, орошая мелкими жизненными благами ее ручки и губки, влили в нее достаточно уверенности в том, что чаша ее пустой не останется. Лет в семнадцать в ее чашу пролился первый спонсор серьезный, а когда он истек и ушел, взрастив целый сад причудливых привычек, заглушивших ростки кое-каких талантов, в осадок выпала Юлия и целый мешок ничем не обеспеченных запросов, напоминавших письма к Санта-Клаусу. Санта-Клаусы, однако, стали являться с регулярностью Нового Года, где-то между третьим и четвертым, произошла пара абортов, от следующего она подхватила кокаиновую зависимость и по дорожке, присыпанной искристой пылью, добралась с кем-то из них чуть ли не до Лапландии, откуда после небольшой отсидки в Швеции вернулась назад голой, с голой Юлькой на плечах и навсегда отмороженным носом. Постепенно, по мере потери Полиной иллюзий, мехов и розовости щек, в Санта-Клаусах все явственней проступали сермяжные черты Деда Мороза, уже не стеснявшегося нагружать Снегурочку мешком с водкой, а то и дать по мордасам.

Тем временем у покрывавшихся целлюлитом ног старшей Снегурочки, невольно втянутая в постоянный Новый год, подрастала на вольных хлебах, Снегурочка + 2 и уже доставала своим любопытным носом очередному Деду Морозу, куда следует. Однажды и в конце-концов Полина вышибла четырнадцатилетнюю дочь из дому, и та была вынуждена стать лагерем у бабушки. Через пару месяцев после того, как Дед Мороз отбыл в Уренгой, Полина явилась к Нелли и, путаясь в регистрах от гневного окрика до слезливой просьбы, потребовала свою дочь обратно. Нелли уже ничего не решала, но Юлька решила уступить, однако, она уже успела понять всю прелесть двоедомства и принялась кочевать туда-обратно, дозируя свое присутствие и шантажируя им равноодиноких в своей равноудаленности маму и бабушку.

Юлька уже родилась с мозгами, основательно прихваченными морозцем, в пути с Северного полюса на Южный или наоборот, ее принес не аист в клюве, а Дед Мороз в мешке, и с тех пор, как ее вытряхнули на землю, никто, ни разу, ни единым словом не пояснил ей, что мозги можно использовать для чего-то другого, кроме как для изыскания способов зарабатывания денег своей мандой. Она была далеко не глупа, и чего удивляться, что в свои пятнадцать лет она изыскала способ извлечения денег без амортизации основного средства производства? Болтаться где-то возле искусства было у нее в крови, это делали все ее ближайшие родственники, кроме бабушки, которая делала искусство, пока искусство не уделало ее. Болтаясь таким образом, она наткнулась на фотографа, который называл себя фотохудожником и работал с обнаженной натурой, постоянно перескакивая тонкую грань, отделяющую эротику от порнографии. Парень был не бесталанен, но как же тут не станешь порнографом, когда пейзаж с заходящим солнцем попробуй продай, а пейзаж с восходящей голой жопой - это живой кусок хлеба? Он сразу оценил Юлькины данные в десять долларов за отщелканную пленку, и они нашли общий язык, поскольку обоим хотелось есть и пить вино жизни, не спрашивая о цене. Но общего языка и одной голой жопы на двоих Юльке было катастрофически мало. Она быстро сообразила, что в этом конвейере голой плоти "снять трусы - щелкнуть кнопкой" женские прелести стоят дешевле куриных потрохов и можно навсегда остаться с голой жопой, если не придать ей достоинство портрета. Юлька никоим образом не принадлежала к числу работников конвейера и, полагая себя персоной уникальной, начала изыскивать и нашла возможность спрыгнуть с ленты. Она понимала, что никакое персональное великолепие не поможет ей пробиться на обложку "Пентхауза" - для этого требовались жопораскрутчики покруче, чем ее фотограф. Но как-то раз ей попал в руки английский журнал "Вайфз" - очень специфическое порноиздание, делавшее бизнес на публикации любительских фотографий эксгибиционистски настроенных домохозяек. Ее поразило убогое уродство баб и несоответствие между высоким качеством печати и дилетантским качеством снимков, но более всего - тот факт, что журнал платил бабам по 300 евро - сумасшедшие деньги за фотографии их вялых грудей и жировых складок. Неужели это можно было продать? Поразмыслив, она поняла, в чем тут дело - в отличие от лаковых Барби из "Пентхауза", эти бабы имели индивидуальность. Модели из "Пентхауза" и "Плэйбоя" тиражировались в миллионах экземпляров по всему миру, в рекламе "Сникерсов" и "Боингов", пива и оружия, они торчали на биг-бордах и заглядывали в каждый дом с экрана телевизора, они были безлики, привычны и столь же сексуально привлекательны, как деталь торговой машины. На их фоне бабы с кухни со своими толстыми жопами и заросшими волосней лобками притягивали взгляд обывателя, как запретный плод в дырке замочной скважины. Продолжая шевелить мозгами в том же направлении, умная Юля пришла к выводу, что имеет не меньше шансов торгануть своим юным плодом через замочную скважину, чем сорокалетние коровы с их обвисшими задницами. Обычной почтой она отправила в Лондон десяток похищенных у работодателя негативов, на которых выглядела значительно старше своих лет, в длинноволосом парике, а через месяц получила по почте пакет с персональным экземпляром журнала, и "Америкен Экспресс" доставил ей 600 радужных билетов в новую жизнь.

Окрыленная успехом, Юля принялась копить деньги на приличную фотоаппаратуру, активно включившись в поиск новых рынков сбыта через компьютер шефа, запуская лапку в его фототеку с уже оплаченными ей негативами и одновременно ударными темпами обучаясь у него же ремеслу фотографа. Через пару месяцев она бросила своего партнера и приступила к эксклюзивной эксплуатации собственной задницы. Ей были уже хорошо известны частные опасности и общая невыгодность пиратского порнобизнеса в Интернете. Она пользовалась только почтой, располагая достаточным количеством адресов изданий, подобных "Вайфз", и обходясь без посредников. Нельзя сказать, что на нее пролился золотой дождь, но золотая жила давала достаточно золотого песка всем, добывающим его из жопы, чтобы перепало несколько крупиц и одинокому старателю. Этот бизнес вполне соответствовал ее внутренним потребностям, имел тенденцию к удовлетворению внешних, и ей весьма импонировала удивительная доброжелательность, имевшая место между всеми его участниками. Ни одно из ее посланий ни разу не осталось без ответа, даже если ее предложения и не принимались, редакторы всегда отвечали ей пространным и дружелюбным письмом с пожеланиями успеха, не скупясь при этом на переводчика, а если принимались, то она непременно получала, помимо денег, еще и экземпляр журнала с персональными приветствиями в нем. У нее скопилась целая пачка роскошно иллюстрированных похвальных грамот, полученных от порноиздателей, которые она сохраняла так, как Штирлиц хранил бы свои, полученные от Юстаса. Издатели называли ее только так, как ей хотелось, - просто Юлия и печатали под ее фото только то, что хотелось ей, даже, если она и врала. Этот взаимный респект в формате отношений на расстоянии даже если и был частью бизнеса, позволял ей чувствовать себя занятой в бизнесе вполне респектабельном. Он не вонял потом и спермой, в этом не было ничего общего со сниманием трусов в порностудии, не было хомута, не было конвейера и унизительной зависимости от мужчин. Умная Юля, вытряхнутая в этот мир из мешка Деда Мороза вместе с бутылками водки и пачками новогодних презервативов, умудрилась найти способ выживания на льду, не отмораживая при этом свой юный плод.

У нее имелась высококачественная фотоаппаратура, соответствующий занятию гардероб и две квартиры, которые она использовала попеременно в качестве студии, но в процессе творческой деятельности она столкнулась с некоторыми трудностями. Юная Юля весьма выгодно выделялась на фоне желающих подработать домохозяек и пожилых проституток, потерявших товарный вид, у нее даже появились почитатели, но правила игры запрещали издателям публиковать из номера в номер одну и ту же модель. Сотрудничество с Юлией было интересно, издатели готовы были закрыть глаза на то, что она выступает в разных париках и под разными именами, но для участия в этой игре внутри игры требовалась постоянная и кардинальная смена декораций. Юля не могла заменить мебель в квартирах или сами квартиры, ей были не по карману поездки на пленэр в Гагры, и она не могла заниматься своим делом в каком-нибудь парке посреди города, тем более что работа с дистанционной аппаратурой была связана с некоторыми трудностями. Поэтому, когда бабушка заговорила о поездке на дачу к Жоржику, Юля сразу уцепилась за такую возможность.

ГЛАВА 10.

Юлия была похожа на кристалл льда, который растет и изменяет форму, никогда не изменяя своей сущности кристалла льда. Могло пройти и пятьдесят лет, ее белые волосы могли стать белыми, как снег, но, даже превратившись в айсберг и покрывшись трещинами, кристалл льда остается льдом, прозрачно-голубым, как ее глаза.

Кроме глаз, в Юлии не было ничего, что бросалось бы в глаза. Она была среднего роста, среднего телосложения, с вполне нейтральным выражением лица. На ее щеках не цвели розы, ее губы не напоминали алый плод, и одета она была с белоснежной скромностью. Но в том, как простые белые шорты и простая белая майка облегали ее тело, сквозила пронзительная сексуальность нижнего белья, а прозрачные глаза были насквозь голыми. Сущность ее снежной сексуальности раскрывалась постепенно, начиная с глаз, - в них плавился голубой лед, обнажая соразмерность, скрытую в пропорциях ее тела, как кристаллическая структура, - в кристалле льда и стекал ниже, в чашечку укрытого снегами цветка - нежного, жадного и сильного, как эдельвейс, разламывающий льды ледяных вершин.