***

Российская Империя, Семёновское, год 1864, август, 16.

– Беда, барин! – громкий девичий голос разбил хрупкую тишину, висевшую в гостиной поместья Шуваловых с полчаса. – Ой беда!

Дмитрий, до того разбирающий утреннюю корреспонденцию, нахмурился. Очередное приглашение на обед замерло в руках не до конца раскрытым. Обернувшись к всполошенной тяжело дышащей служанке, чье круглое загорелое лицо, усеянное веснушками, побледнело, он спокойно осведомился:

– Что стряслось?

– Там! Там! – она всплеснула руками, беспомощно хватая воздух бескровными губами.

– Варя! – одернул её Дмитрий, прекрасно понимающий, что девочка может еще долго от переполняющих её эмоций демонстрировать собственный ужас. – Успокойся и нормально скажи, в чем дело.

С широко раскрытыми глазами та медленно сделала вдох, сглотнула и, наконец, более связно произнесла:

– Собак потравили. Ой, барин!.. – она вновь заголосила, поддавшись новой войне страха. То ли представляя, как разгневается Шувалов-старший, для которого собственная псарня была предметом гордости и любви, то ли вспоминая картину, открывшуюся ей поутру. Для пятнадцатилетней девочки это было серьезным потрясением. Впрочем, ближайшую пару дней у всех слуг эта новость станет главной причиной для сплетен – здесь и слепой узреет стороннее вмешательство.

Сидящая рядом с женихом Катерина окаменела. Пальцы дрогнули, серебряная ложечка ударилась о дно фарфоровой чашечки, издавая негромкий звук. Ей стоило изрядных усилий совладать с собой и все же сделать глоток травяного чая, чтобы не показать, как её взволновало это известие.

Та тонкая струна, что была натянута в ней уже более двух недель, лопнула, хлестнув по сердцу, оставляя после себя рваную кровоточащую рану.

Она абсолютно точно знала, чья вина в этом происшествии.

– Кати, я оставлю тебя ненадолго, – Дмитрий, извиняясь, коснулся холодной руки невесты губами. – Придется срочно собрать дворовых и узнать, не видел ли кто чего, и как вообще все произошло. Ты можешь ответить на приглашения за меня.

– Конечно, – она выдавила из себя понимающую улыбку и, проследив за тем, как жених спешно покинул гостиную вслед за причитающей служанкой, с мысленным стоном откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза.

Старый князь устал ждать.

В тот день она вернулась в Семёновское ближе к вечеру – Борис Петрович проявил чудеса воспитания и, помимо того, что спокойно сам вывел племянницу из особняка (она, конечно, запомнила его местоположение, но была уверена, что это ничего не даст), так еще и извозчика нанял, заплатив тому, чтобы он довез барышню до поместья Шуваловых. Все говорило о том, что он абсолютно не боится её осведомленности касаемо его сегодняшнего места пребывания: потому что наверняка уже через несколько часов и духа его там не будет. А еще он явно пытался показать ей, что может быть крайне обходителен, если они действуют сообща.

Её трясло от отвращения, но она была вынуждена абсолютно спокойно распрощаться с дядюшкой. В конце концов, на данный момент она ничего сделать не могла. Не бросаться же к первому городовому, которого удастся встретить на Невском, и упрашивать, чтобы тот задержал особо опасного государственного преступника. Ей ведь и предъявить-то нечего в доказательство своей правоты. А старый князь наверняка тут же найдет, как убедить стражей порядка в своей невиновности и помутнении рассудка племянницы.

Он всегда умел любую ситуацию извернуть себе на пользу.

Её возвращение восприняли так, словно бы она воскресла – оказывается, Дмитрий, появившийся получасом ранее и убедившийся, что невесты в поместье еще нет (когда он не обнаружил её в Гостином Дворе, после длительных поисков решил, что она уехала в Семёновское одна), не избежал вопросов от наблюдательной матери. Как итог, волнения в усадьбе и за её пределами, попытки Елизаветы Христофоровны срочно организовать поиски, и старания Дмитрия успокоить мать.

Не желая сильнее тревожить кого-либо, Катерина принесла горячие извинения за свою «самодеятельность и неразумность», объяснив все сиюминутным желанием зайти еще в несколько лавочек по соседству, а после потерей чувства времени в кондитерской на Миллионной. Ей крайне повезло, что Эллен находилась во Флоренции – подруга бы наверняка не поверила и потребовала выложить правду. Так же рассказать обо всем пришлось лишь Дмитрию.

Тот, как и ожидалось, потребовал от нее вообще не покидать усадьбы до самой свадьбы, что изрядно возмутило Катерину. Но она могла его понять – неясно, чего ожидать от старого князя.

Только почему-то ей думалось – при желании, его руки проберутся и в барский дом.

С того самого вечера внутри поселилось предчувствие беды. Она не имела ни малейшего сомнения – Борис Петрович не просто её отпустил: он дал ей время поразмыслить. Так, чтобы она пришла к положительному ответу. И в случае отсутствия оного с него станется напомнить ей, сколь бессердечна его прогнившая натура.

Каждый день она ждала дурной вести: с тревогой раскрывала письма, особенно приходящие от маменьки (пусть и было их всего два за это время), забывала, как дышать, когда слышала стук в дверь своей временной спальни, ощущала, как все внутри обмирает, когда улавливала посторонний шум в доме или за его пределами. Все в ней было готово рухнуть от легкого толчка, погребая её под пылью и обломками прежней жизни. И сама она, кажется, стала не больше чем мыльным пузырем, что лопнет от случайного прикосновения.