Николай возмущенно-ошеломленно округлил глаза.

– Где Ваши манеры, принцесса? – он неодобрительно качнул головой, но во взгляде искрился смех. – Разве так ведут себя с высокопоставленными гостями? Это практически объявление войны, – спокойно, четко и тихо сообщил цесаревич, в следующую секунду склоняясь ближе, отчего Дагмар обмерла, и внезапно вытягивая из-за её спины такую же кисть, только чуть большего размера. И, воспользовавшись замешательством принцессы, набирая с палитры, что она удерживала в руке, лазурно-голубую краску, чтобы оставить широкий след на тонкой девичьей шее. Почти у самого края стоячего воротника домашнего платья.

Ахнув, Дагмар сверкнула карими глазами и потянулась кистью в ответ к Николаю, но тот успел отскочить, одаривая её подначивающей усмешкой. Спустя несколько секунд они уже увлеченно гонялись друг за другом по гостиной, и когда кому-то удавалось оставить новый цветной росчерк на противнике, раздавался победный вскрик или очередной колкий комментарий, все сильнее распаляющий огонь этой войны.

Неизвестно, чем бы закончилась абсолютно детская игра, если бы не королева Луиза, возникшая на пороге. Она намеревалась поговорить с Дагмар касаемо сегодняшнего вечера и, когда узнала от слуг, где именно (и с кем) находится дочь, совершенно не предполагала, какую картину застанет.

Онемев, она с полминуты искала подходящие слова, а после прозвучало лишь тяжелое и отнюдь не громкое:

– Мария София Фредерика Дагмара!

Застигнутые врасплох, и Николай, и Дагмар замерли на месте. С лиц их слетело всяческое веселье, но если цесаревич просто принял невозмутимый и расслабленный вид, то принцесса испуганно побледнела и тут же спрятала руки с кистью и палитрой за спину. Матери, особенно когда та обращалась к ней по полному имени, она боялась куда сильнее, чем отца или кого-либо из своих гувернанток. Королева Луиза умела внушать трепет перед своей особой.

– Maman, – склонив голову, она присела в книксене. Цесаревич без слов коротко кивнул, приветствуя королеву.

– На кого Вы похожи? – та в ужасе смотрела на дочь. Резкий немецкий говор делал её фразы еще более жесткими. – Askefis!* Немедленно приведите себя в порядок!

– Простите, Maman, – выдавила из себя Дагмар, стараясь не смотреть матери в лицо. Она прекрасно понимала, что заслужила все эти упреки: мало того, что абсолютно забыла о своем положении и том, кем являлся Николай, так еще и вправду выглядела хуже сироты какой – не так давно бывшее молочно-белым платье теперь украсило множество цветных пятен, над которыми служанкам придется изрядно покорпеть, чтобы вывести. Еще и волосы растрепались, да и лицо не чище платья.

– Ваше Величество, – вдруг зазвучал спокойный голос Николая, наблюдавшего за ситуацией со стороны, – если кому и стоит признать вину, так это мне.

Королева Луиза перевела тяжелый взгляд карих глаз на цесаревича. Черты лица её ничуть не смягчились, но обратилась к нему она без того упрека, что звучал в отношении дочери.

– О чем Вы говорите, Николай Александрович?

– Это по моей вине принцесса испачкала платье – я испугал её, когда она писала мой портрет, и затеял эту глупую игру в салочки с красками. Если бы не мои необдуманные действия, этого бы не произошло, поэтому я приношу свои глубочайшие извинения.

Виновато склонив голову перед королевой, он не поднимал глаз, пока та, с полминуты изучая его пристальным взглядом, не разорвала густую тишину, повисшую в гостиной:

– Забудем об этом инциденте, Ваше Высочество, – она даже выдавила из себя кривую улыбку, подавая знак принятия извинений; и тут же обернулась к дочери: – Дагмар, сейчас же смените платье. Через полчаса жду Вас в кабинете.

Когда принцесса, вновь поклонившись матери, выскользнула из гостиной, королева Луиза вновь одарила вниманием цесаревича.

– Позволите отнять у Вас пару минут, Николай Александрович?

Тот, отвечая ей такой же фальшиво-вежливой улыбкой, жестом предложил присесть.

О чем бы ни пошел разговор, он уже был ему не по душе: общение с королевой Луизой никогда не доставляло ему удовольствия.

Впрочем, она, кажется, тоже от их бесед в восторге не была.

***

До ужина оставалось около четверти часа, а Николаю уже казалось, что он пережил по меньшей мере десяток приемов, а после еще с пару часов совершал водные прогулки, лично управляя лодкой. Истощение было и физическим, и моральным. А ведь всего-то – короткая беседа с будущей тещей.

После этого разговора как-то очень сильно захотелось, чтобы в число родственников датская королева никогда не вошла.

Николай не выносил давления. И речь шла не о тяжести императорского венца, не о могильной плите долга перед страной, а о совершенно иной форме, которую принимали лишь чьи-то настоятельные советы и пожелания. Обычно он выслушивал их со стороны отца, хотя в такие моменты тот становился государем. Иногда свой авторитет проявлял его воспитатель – граф Строганов, который имел крайне непростой характер, и, даже действуя во благо своего подопечного, делал это очень своеобразно, что когда-то сильно возмущало юного Наследника Престола. Со временем он примирился с натурой своего наставника, научился видеть за его жесткими словами почти отеческую любовь, но все же изредка внутреннее самолюбие брало свое.