Зато она, наверное, никогда не сумеет это истереть из памяти: событие, что не должно было затронуть её, заставило потерять родных и оказаться в немилости государя. И в излишне теплом расположении — Наследника Престола, чье внезапное появление на пороге гостиной вызвало приступ легкой паники у княжны, лишь получасом ранее сменившей платье на домашнее. Мажордом доложил, что прибыл барон, чью фамилию несчастный старик выговорил лишь с третьего раза, а Катерина вообще не пыталась запомнить. Она еще уточнила, не к дядюшке ли гость: среди её знакомых не числилось иностранцев, но слуга заверил — визитер утверждал, что он именно к барышне.

— Манкируете своими обязанностями, Ваше Высочество? — не преминула иронично осведомиться Катерина, не представляя, что послужило причиной визиту цесаревича в этот дом.

— Княжна, где Ваше гостеприимство? Вот так с порога обвинять гостя, — в том же тоне укорил её Наследник Престола, расстёгивая темный сюртук, но оставаясь у дверей.

— Мне казалось, у Вас излишне много дел государственной важности, чтобы тратить время в разъездах по квартирам ничем не приметных дворян.

— Вы не позволите мне даже присесть?

— Прошу простить мне мою неучтивость, — спохватившись, княжна намеревалась было проявить, пусть и запоздало, гостеприимство, но была остановлена быстрым жестом Николая.

— Этикет не велит садиться в присутствии дамы, — усаживая Катерину на кушетку, цесаревич не сдержал улыбки. И лишь после этого согласился занять место рядом с временной хозяйкой квартиры. — И, прошу, прекратите извиняться и всякий раз кланяться: этого раболепства хватает во Дворце; за его пределами мне хотелось бы иного отношения.

— И всё же, чему я обязана Вашим визитом?

— К сожалению, новость, что привела меня сюда, дурная, — нахмурившись, Николай был вынужден замолкнуть на несколько секунд: столь сильно ему не хотелось гасить последнюю искорку надежды внутри подобравшейся при этих словах княжны. — Катрин, я не в силах сдержать данное Вам обещание. Мне бы очень хотелось, чтобы тому виной была моя трусость или лживость, но отнюдь не невозможность его исполнения. Свидание с Вашим батюшкой не сможет состояться — князь Голицын казнен.

Даже если бы перед окнами раздался пушечный залп, он бы не оглушил Катерину столь сильно. Несмотря на слова Долгорукова, оставалась еще самая малая толика веры в ошибку, что была уничтожена сейчас. Наследнику Престола не было причин для обмана: его эмоции и слова не только выглядели искренними — они являлись таковыми. Это не то, что он мог сыграть. И всё же, снова хотелось взрастить из пепла обожженную зеленоглазую надежду. Тем более что дядюшка уверял — папеньку можно спасти. Как же оказалось, что все тщетно?

— Есть ли какие тому доказательства?

Этот надтреснутый голос не мог принадлежать ей. Но принадлежал. Равно как и неестественно прямая спина и сжатые в ниточку губы.

— Слова офицера охраны, подкрепленные письменно и видом пустой камеры, закрепленной за князем Голицыным.

Крикнуть бы, что офицер солгал, возможно, по приказу Императора — ведь дядюшка же говорил, что никого к папеньке не пускают, может, теперь и его присутствие в тюрьме хотят скрыть. Но сил нет. И нет никакого в этом смысла: сожаление в глазах напротив не оставляет никаких сомнений — все правда. Горькая, дикая, проклятая правда. И оттого становится еще хуже.

Катерина не замечает, как всхлипывает, уже неспособная бороться со слезами. Это прекрасные дамы в романах не плачут, если того не требует сцена, где тут же последует утешение на груди их принца. И плачут они обязательно так осторожно-осторожно, чтобы — упаси Боже! — не оставить разводов на хорошеньком напудренном личике. А она не в романе и далека от прекрасной дамы, её слезам причиной отнюдь не разбитый фарфоровый ангел, и утешения она не ищет. Только пытается выглядеть достойно: нельзя забыть, что перед ней Наследник Престола, а не маменька — дать волю слезам можно позже.

Николай растерянно замер, не зная, что предпринять. Сколь верным всё же было решение отправиться в Секретный дом одному: узнай обо всем княжна там, перед никем не охраняемой камерой, это повлекло бы нежелательные последствия в первую очередь для неё самой. Не ужасов Петропавловской крепости стоило бояться, а известий, разбивающих чужие жизни.

— Я дал Вам ложную надежду, Катрин.

Цесаревич понимал умом, что не по его приказу казнили князя, да и кто бы еще ни являлся участником заговора, его вину подтвердил исполнитель, и потому участь его была предрешена, однако это не стирало странного чувства вины. Возможно, за его предложение помощи, что зажгло в зеленых глазах почти угасшую веру в чудо. Возможно, за то, что не отсрочил приведение приговора, пусть и свершенного без его ведома. Возможно, за вмиг утратившее всяческие краски лицо.