— К чему прошлое ворошить? Даст Бог, Ирина не изменит своего решения, когда Император сменит гнев не милость. Еще обвенчаемся.

Такой ответ не устраивал князя Остроженского: он уже был наслышал о том, сколь обдуманно принимает решения сын Василия Николаевича, но всё же надеялся подтолкнуть того к импульсивному действию.

— А ежели государь не соизволит отменить своего приказа? Замнется дело, да и останется фамилия Голицыных в опале. Не впервой Его Величеству отдавать все в руки Долгорукова: сам-то царь слишком мягок для дознания.

Сергей хотел было что-то сказать на это, но внимание — его и его гостя — было отвлечено шумом, с которым по полу, подскакивая, раскатились в разные стороны цветные карандаши, до сего момента лежащие на столе. Десятилетняя девочка, бросившаяся их поднимать, выглядела столь серьезно, будто решалась судьба всей Империи. Пухлая ручка подпирала подбородок, а высокий лоб был нахмурен. Вкупе с чуть тонкими губами, чьи уголки опускались вниз, это придавало недетской строгости юному лицу, и если бы не малый рост да тонкие косички, она казалась бы старше своего возраста. Ее присутствия князь Остроженский и не заметил: виновница внезапного происшествия сидела тихо, как мышка, у самого окна, скрытая высоким раскидистым цветком, чьи лозы оплели декоративную перегородку.

— Кузина моя, Сонечка, — граф Перовский представил девочку, что тут же склонилась в очаровательном книксене. Неправильное лицо её едва осветила улыбка, но отчего-то менее хмурым оно не стало.

— Прелестное дитя, — не сдержал своего “умиления” Борис Петрович, после чего вернул свое внимание хозяину поместья. — Сергей Васильевич, я бы хотел иметь с Вами конфиденциальную беседу, — намекая на вновь увлекшуюся рисунком девочку, перешел к причине своего визита князь. Молодой граф, пусть и не совсем понимающий, что именно могло понадобиться старому другу его отца, поднялся с диванчика, жестом приглашая гостя покинуть гостиную, дабы проследовать в кабинет главы семьи.

Сонечка проводила их внимательным взглядом исподлобья, и никто не знал, как отразится на ней этот нечаянно подслушанный невинный разговор.

***

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 19.

В доме витали ароматы ладана и мирры, а Катерина, облаченная в простое черное платье плотной ткани, что-то вышивала, сидя у окна: в отличие от сестер она мало интереса проявляла к подобным занятиям, предпочитая им верховую езду или же танцы. Лицо её выглядело осунувшимся, под глазами залегли тени, природный румянец побледнел. Даже волосы её — главная гордость — не имели привычного украшения, будучи лишь собранными в некрепкий пучок. Дмитрий, замерший на пороге, ощутил неясную потребность окликнуть невесту, чтобы увидеть её сияющие глаза, смотрящие лишь на него. Но отчего-то он сильно сомневался, что его визит будет встречен с привычным радушием.

— Кати? — тихо, словно опасаясь нарушить что-то хрупкое, затерявшееся в этой тишине, позвал её граф. Звук растворившегося в воздухе имени всё же долетел до княжны, и, к удивлению гостя, взгляд её потеплел, на миг обретая присущую ей восторженность. Откладывая в сторону старательно расшиваемую ткань, Катерина незамедлительно вспорхнула с кресла, в каком-то отчаянном порыве бросаясь к жениху.

— Я… рада, что ты приехал, — прильнув к Дмитрию и не поднимая головы, почти шепотом созналась княжна.

И, наверное, все то горе, что скопилось в ней за минувшие дни, наконец, нашло свой выход рядом с единственным оставшимся рядом близким человеком. По зеленому сукну военного мундира расползлись темные пятна, а широкие мужские ладони легли на подрагивающие женские плечи, покрытые теплой шалью. Молодой граф готов был хоть ежечасно лично справляться о самочувствии невесты, если бы то не выглядело подозрительно в глазах Императора, и если бы сама Кати не попросила его некоторое время не навещать её. Какие мысли владели ей в тот момент — Дмитрию было неведомо, но он привык не вступать в ссоры с нареченной.

— Расскажи мне, что тебя тревожит.

Тишина, властвовавшая над гостиной, изорвалась в клочья, заполнившись тихими голосами, один из которых перемежался редкими всхлипами и иногда превращался в шепот, а другой лишь твердил что-то успокаивающее. Внутри у Дмитрия бушевали мысли, среди которых главенствовала та, что укоряла его в невнимательности к невесте: он должен был знать, что она сходит с ума от переживаний за папеньку. Знать о том, каким ударом для нее станет новость о его казни, пусть и сам граф узнал об этом лишь сейчас: государь не раскрывал перед ним никаких подробностей дела о покушении на Наследника престола. Даже при том, что Дмитрий являлся доверенным лицом Его Величества, осведомлен он был отнюдь не обо всем, что происходило в дворцовых стенах. А в последние дни центром его размышлений стала судьба Кати, которую он отчаянно желал защитить. Только в этом рвении он совершенно забыл о её собственных волнениях, и теперь корил себя за это.

— Хочешь, сейчас же будет заложена карета в Карабиху?

Уже не плачущая — только всё так же изредка задыхающаяся на длинных фразах — княжна замолкла на полуслове, внимательно вглядываясь в абсолютно серьезные глаза жениха, держащего её руки в своих ладонях. Предложение слетело с уст графа еще до того, как он успел обдумать возможность его осуществления: если Император приказал неустанно следить за Кати, вряд ли ей дозволялось свободное перемещение по России. Но если рядом с ней будет главный её страж, воспротивится ли тому государь, или его удастся умолить? В силу того, что испросить его дозволения они уже явно не успеют, кому-то предстоит покаяние по возвращении в Петербург.