– … взойдет солнце в зенит – с луной встретится. Небо потемнеет, вороны взлетят, раскаркаются. Не сиять больше солнцу над миром, не освещать людей своей благодатью.

Качнув головой, цыганка отпустила руку цесаревича, переводя взгляд на его спутников. Эллен не удостоилась и капли ее внимания, а вот таящийся Александр, не питающий доверия к предсказательницам, отчего-то вызвал на ее лице улыбку.

– Счастлив будешь, барин, – пообещала она. – Не бойся ответственности и обещания сдержи – тебе воздастся.

Великий князь не утратил настороженности после этих слов, но уже не выглядел столь скованным. Он хотел было спросить что-то, однако цыганка уже отошла от него, всматриваясь в княжну, отчаянно надеющуюся на то, что она, как и Эллен, не заинтересует гадалку. Темные глаза сощурились еще сильнее, вцепившись в женскую фигурку. Миг – и она уже проводит ладонью перед ее лицом, а Катерина не в силах даже ступить назад: кажется, словно тело ее в камень обратилось.

– Все отняли, от всего отказалась, – хриплый голос коснулся слуха, застрял где-то в груди, с дыханием перемешавшись, – зря только. Не готовь платья подвенечного – другие молитвы для тебя петь будут.

Цыганка уже ушла, а княжна все стояла, не способная шевельнуться. Внутри все сжалось, тисками легкие охватив. Ей стало страшно. Не за себя - за цесаревича. Как бы ни хотелось ей трактовать предсказание с положительной стороны, ничего, кроме траурного покрывала на нем, она не видела. Николай, похоже, тоже не нашел в тех фразах ничего о долгом и счастливом царствовании, поскольку как-то нахмурился. Обернувшись к своей спутнице, он заметил неестественную бледность ее кожи и, с тревогой, дотронулся до ее руки, сжимающей края редингота. Вздрогнув, Катерина перевела на цесаревича непонимающий взгляд.

– Катрин, Вам дурно? Неужели Вас так испугали слова полоумной старухи?

Он старался казаться веселым, но даже в его глазах таилось волнение. Княжна только тяжело вздохнула, осторожно, один за другим, разжимая пальцы на плотной ткани и отпуская меховую оторочку. Рука безвольно опустилась вниз, и тепло чужой ладони, до сей поры обнимавшей ее, исчезло.

– Дамы порой излишне впечатлительны, Ваше Высочество, - она попыталась улыбнуться, но вышло жалко. Николай, видя подавленность своей спутницы, пожалел, что сейчас они не во Дворце – способов вернуть ей прежнее расположение духа там было бы значительно больше.

– Дамы, но не Вы, княжна, - напоминание о ее исключительной особенности едва ли развеселило бы Катерину, но было скорее привычкой, нежели действительной попыткой поднять ей настроение. – Если Вы желаете, мы могли бы прекратить это действо.

– Вы плохо знаете Эллен, Николай Александрович, – усмехнулась Катерина, – если она вознамерилась перепробовать все известные ей гадания, она воплотит эту идею в жизнь.

– В таком случае, – цесаревич украдкой взглянул на младшую графиню Шувалову, приставшую к торговцу восточными сладостями, - мы могли бы сбежать.

– Вы оставите даму одну, в такое время? – нарочито серьезно укорила его княжна, но то, что ей пришлась по вкусу эта мысль, сложно было бы скрыть. Да и она бы сама заявила, что подруга не пропадет, даже если окажется посреди незнакомого города без поддержки, но не хотелось упускать возможность подколоть своего спутника.

– Полагаю, Александр не откажется составить ей компанию: ему явно пойдет на пользу общение с Вашей подругой.

Стеснительность Великого князя, пропадающая лишь в кругу семьи, казалась его близким существенной проблемой, особенно куда более деятельному и открытому Николаю, желающему избавить брата от этой черты его характера. Эллен казалась отличным помощником в столь сложном деле – обладающая долей сумасшествия, она умудрялась раскрепостить любого, и цесаревичу хотелось верить, что его брата эта участь не обойдет.

Воспринимая молчание своей спутницы в качестве безоговорочного согласия, он бросил еще один настороженный взгляд на Эллен и находящегося рядом с ней Александра, покупающего фрейлине сладости, и, пока никто ничего не успел заметить, поманил за собой Катерину, двигаясь в противоположном от торговца направлении - надлежало срочно свернуть куда-нибудь с Невского, но так, чтобы в конце концов придти или на Дворцовую площадь, или к Михайловскому дворцу: все же, бесцельно гулять по вечернему Петербургу, в такие таинственные ночи, не стоило.

Кто знает, какая чертовщина в них творится.

========== Глава семнадцатая. Чуть раньше, чем слишком поздно ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, январь, 11.

Слуга, доложивший хозяевам о прибытии гостя, раскланялся перед оным, впуская его в кабинет, и удалился, прикрыв за собой дверь. Две пары пытливых глаз — одна с кажущимся из-за приподнятых и сближенных бровей жалостливым взглядом, другая с некоторым высокомерием и интересом — воззрились на вошедшего, на что тот лишь усмехнулся, отвешивая короткий приветственный поклон собравшимся. Вопреки обыкновению, отсутствовал еще один человек, но на этом Борису Петровичу сейчас не было нужды заострять свое внимание. Воспользовавшись прозвучавшим приглашением, он устроился в кресле, но говорить не спешил — его роль здесь не так важна. Он на протяжении всех полутора лет в «Земле и воле» был едва ли большим, чем простой пешкой. Или, скорее, королем под ее личиной. Остроженский не метил на место явного лидера, оставляя это Ивану Шамшину — тому самому обладателю высокомерного взгляда, и Николаю Обручеву, в сей момент отсутствующему на собрании. Причина тому выяснилась почти тут же — как оказалась, именно об этом шла речь до появления в кабинете старого князя.