— Когда я вижу этого статного молодца, — шепнула Эмма, — я спрашиваю себя, зачем поспешила укрыться в Лондоне. Неужели приятнее сидеть теперь в этой клоаке, чем оказаться его пленницей?

Одна лишь сестра Эдит слышала шептание Эммы. Обе устремили свой взгляд на Торкеля Высокого, который как раз входил в Уордроубский дворец. Победитель!

— Боже правый, — прошептала в ответ Эдит, украдкой оглядывая королеву: краска залила всю кожу Эммы, обнаженную праздничным нарядом. — Только бы проклятия госпожи Эммы этому разбойнику не достигли его, — прибавила она.

— Аминь, — благоговейно кивнула Эмма. — Но чего же еще он заслуживает, после того как разграбил мою страну! Пожалуй, я возьму обратно свое поспешное «аминь». Пусть катится ко всем чертям…

Проклятие исторгали лишь губы, а сердце желало иного. Эмма даже не успела осознать, каким образом при виде мужчины откликнулось все ее тело. Кожа пылала, голова закружилась. Влага, неожиданно переполнившая ее лоно, заставила ее сжать бедра, и она подумала, что в этом месяце такого еще не бывало.

Ее разум корил и порицал ее: ты съела что-нибудь непотребное, ты заразилась чумой, ты… Она глубоко вздохнула и решительно отвела взгляд от мужчины, которого ей следовало бы ненавидеть. Она на всякий случай кашлянула, а затем указала вперед:

— Вон едет ярл Утред, — не часто увидишь его при дворе.

— Да, — согласилась Эдит, — наверное, у него не было лучше повода, чем теперь?

Это была правда: король Этельред должен был обручить с ним свою дочь Альгиву. Ей пятнадцать лет; а Утред уже успел извести двух жен, там, в Нортумбрии… Затем появился Ульфкелл, сильнейший в Восточной Англии; он получит Вульфхильд, которая была на два года старше Альгивы. Как только заключат мир, быть свадьбе. И тогда же шестнадцатилетняя Эдгит обвенчается с Эадриком Стреоной.

Странные браки уготовил король Этельред своим дочерям, думала Эмма. Ни одного иностранного княжеского рода, ни одного! Этель, его четвертая дочь, стала вдовой одиннадцати лет от роду — ее худородный супруг Ательстан не вернулся с войны. Оставалась только Эльфрида, ей еще только десять лет и она изъявила желание сделаться монахиней.

И все же у Этельреда была еще одна дочь — от брака с Эммой! Годе исполнилось полтора года, она родилась здесь же, в осажденном Лондоне. Нескоро наступит ее черед выйти замуж по воле Этельреда. Ясно, что Эмма тоже скажет свое слово в этом деле…

Мысли, бродившие вокруг всех этих брачных связей, привели Эмму в себя. Для верности она встала на почетном месте и позвала к себе Эдит; будет лучше, если она поприветствует рослого викинга, когда сзади нее будет скамья.

Была Пасха, светлый апрель 1012 года. Но радость Воскресения не чувствовалась в Лондоне, и Эмма была не в состоянии ощутить сияние весны. И все же, вдруг блеснет луч надежды? Ведь чудовищный долг наконец-то собран. Витан был призван в Лондон, чтобы окончательно примириться с Торкелем Высоким. Но надежды так часто рушились в былые времена: никто не решался поверить в то, что Англия отныне дождалась мира.

Едва Эмма со своей свитой очутилась в Лондоне, как Торкель и его воины тотчас осадили город. Один только Лондон оказывал сопротивление Торкелю. И Лондон выстоял, тогда как Оксфорд был сожжен, а Винчестер распахнул свои ворота врагу. Кентербери захватили, Нортгемптон сгорел дотла. И лишь Лондон еще напоминал свободную столицу, поэтому здесь собрались и побежденные, и победители.

Раньше Эмме казалось, что в Винчестере они жили слишком скученно и тесно. Но что бы она теперь сказала о Уордроубском дворце, возле собора святого Павла! Король отказался выстроить королевский дом в Лондоне, все ожидая удобного случая сделать это поблизости от Вестминстера. Но, конечно же, не находилось ни времени, ни случая, и теперь двор не мог разместиться в Вестминстере даже летом. Как, впрочем, и нигде больше. Запертые в Лондоне, как мыши в мышеловке, и свободные, — как те же мыши! Теперь-то уж настанет конец?

Покончат и с нехваткой еды. Лондон был отрезан от окружающего мира, и торговля практически вымерла. Дворецкий и сенешали мало что делали, поэтому забот было хоть отбавляй.

Если бы полагались только на Лондон, то все приглашенные умерли бы с голоду. Но Утред привез с собой из Дарема вдоволь еды, а Торкеш и его братья, как и Олав сын Харальда, тоже добыли продовольствия для оскудевшего стола. Мягкое жаркое и копченое мясо дельфина и кита стояли вперемежку с вином и пивом.

Эмма захлопала в ладоши.

— Угощайтесь, любезные соотечественники, — громко потчевала она, стараясь перекрыть гул голосов. — Вы заслужили этот пир.

— К чертям собачьим это краденое пиво, — проревел Ульфкелл Сниллинг.

— Потише ты, — выкрикнул ему Олав Норвежский, — пей тогда вино, его я везу из самой Аквитании.

— Ну уж точно украл его там, — упорствовал Ульфкелл. — Да ладно: лишь бы оно не было из моего собственного погреба.

Теснота вынудила дворецкого ввести новшество: пирующие сами наполняли себе тарелки у необъятной буфетной стойки, а затем присаживались где попадется или оставались стоять. Таким образом, они избежали споров о почетных местах, тем более что в зале присутствовали также вожди победителей, и было известно, как обидчивы викинги, когда речь заходит о почестях. Сегодня только один король удостоился своего высокого места, а рядом с ним усадили Торкеля. Эмма должна была сидеть с ними вместе, но она медлила, тянула время. Эдит наложила себе груду лакомств, и они стояли в оконной нише, угощаясь из одной тарелки; вино им подливали слуги.