Шрифт:
— Да как же тебе не стыдно!
— Прости меня. Но не я один гадаю, годен ли еще королевский меч или совсем заржавел. Да и Кнут не видел меча в руках отца последние пять лет.
Король Свейн собрался уже показать свой меч в деле распустившему язык хёвдингу, но увидел, что клинок и, правда, ржавый. И сам расхохотался:
— Так ты решил, что если раздразнишь меня, то я прямо сейчас же и отправлюсь в Англию. Но моя боевая слава вся в рубцах и ранах, и что ей наскоки молодого петушка!
Однако речи Торкеля запали ему в сердце. Торкель забрал себе слишком много власти. Хорошо бы отделаться от него. Неизвестно еще, что этот человек вкладывает в голову его сына. Не будет добра, если воспитатель учит сыновей презирать отцов…
— Кнут останется со мной, — решил король. — Он прибудет в Англию в свое время, но не оруженосцем кровника. А сам можешь отправляться и не надоедать мне.
Торкель Высокий вышел, склонившись — не столько из смирения, сколько из опасения разбить голову о притолоку. Он был немалого росту, за что и получил кличку. А это почетное прозвище еще больше испортило его нрав, думал король Свейн; вот бы ему всыпали там как следует, сбили бы спесь.
Король обнаружил, что Торкель уже загодя готовился к отъезду. Потому что он немедля отправился со всеми «своими» кораблями, и каждый был оснащен и с полной командой на борту. Не ждал такого король. Но не было бы хуже — пришлось сохранять хорошую мину. Своего хёвдинга он потом накажет, когда тот вернется. А до тех пор мало проку датскому королю, если заговорят, будто вражда началась между ним и Торкелем.
К сорока с лишним драккарам Торкеля присоединились Хемминг и Эйлиф со своими кораблями; над обоими Свейн конунг не имел власти, корабли были их собственные. Но когда датских берегов достигли слухи, будто к Торкелю с братьями по пути присоединился флот Олава Толстого и все вместе они устремились в Англию, Свейн почуял недоброе. Похоже, плохо дело; неужели Торкель с братьями решили поделить Англию между собой? И с этим Олавом Толстым нехорошо выходит.
Позже Олаву может вздуматься пойти на Норвегию, когда он надежно закрепится в Англии. Олав был сын Харальда Прекрасноволосого, собравший за годы странствий вокруг себя много народу и кораблей и ходивший не без успеха на восток и на запад. Пожалуй, у этого Олава маловато власти — зато опыта хватает, а вкупе с немалым войском Торкеля Олав оказывается просто-таки опасным человеком.
Ясно, что Торкель давно уже стакнулся с Олавом. После победы над Олавом сыном Трюггви Свейн полагал, что Норвегия в надежных руках; оба сына Хакона ярла, Эйрик и Свейн, почитали конунга датчан как своего владыку. Но — сын Харальда Прекрасноволосого легко сумеет склонить обоих норвежцев на свою сторону — таких переменчивых и падких на все норвежское. Король беспокойно теребил свою раздвоенную бороду.
— Frere Robert — mon cher! [21]
Эмма кинулась на шею брату — архиепископу Руанскому. В безумной радости оттого, что наконец увидела кого-то из родных, она, как ребенок, была готова ногами обхватить его талию и повиснуть на брате. Но вовремя остановилась. Она больше не дитя. И прежде всего обязана следить за собственным поведением. Она как-никак королева Англии. А король Англии наблюдает за встречей брата и сестры. К тому же она беременна — хотя прошла всего половина срока, но все-таки…
21
Братец Роберт — мой дорогой (фр.).
Помимо прочего, найти талию у ее брата казалось маловероятным. Его Высокопреосвященство весьма раздался даже против того, что она помнила.
Архиепископ мягко, но решительно высвободился из ее объятий. Он как бы отстранял ее, но смягчил свой жест тем, что, отодвинув ее на расстояние вытянутой руки, всмотрелся в ее лицо.
— В последний раз я глядел на тебя восемь лет назад, — вздохнул он. — Куда девались эти годы? На твоем лице их не видно!
— Как любезен столь сладкий обман, — отвечала она с гримаской, по-видимому изображавшей морщины. — Даже в устах священнослужителя!
— Я прежде всего твой брат, — напомнил он. — А братьям не пристало льстить сестре без необходимости. Но я в Англии не для того, чтобы притворяться простофилей: я вижу, королю уже невтерпеж.
Да, Эмма видит — и знает, почему: брат с сестрой беседуют по-французски, а Этельред этого языка не знает и знать не хочет. Тем не менее ему пришлось прибегать к услугам Эммы как переводчика во время его важных переговоров с Робертом, не говорившим по-английски. Ну и хорошо: пусть знает, о чем беседуют свояки.
Именно благодаря Эмме и произошла эта встреча.
Как только Свейну Вилобородому надоело самому обмолачивать Англию, сразу же начались новые набеги с Севера. Англия платила одну подать за другой, покупая себе мир. Но длительного мира не получала. Эмма уговорила Этельреда искать подмоги в Руане. Ведь был же заключен какой-то договор между Этельредом и ее покойным отцом. Да и сама она была живым залогом: неужто залог потерял цену?
Но гордость не позволяла Этельреду унижаться перед руанцами. Да и воспоминания о злополучной свадебной поездке не прибавляли уверенности. Преступления против датчан в Англии он стыдился, но не собирался извиняться за него в Нормандии. К тому же он имел точные сведения, что датский король использовал низовья Сены как опорный пункт в своих походах на Англию. Так чего ему ждать в Руане, кроме отказа и еще раз отказа?