Куда там итальянскому карнавалу до того веселья, что загудело и запищало в доме. на Нижнегорской улице! Одетый в черную юбку, белую блузку и оренбургский платок Родя, сверкая разрисованной физиономией, гонялся за не менее экзотично наряженной Диной, благоухающей от вылитой на голову склянки «Опиума», как парфюмерный салон после визита слона, — в то время как затмевающая телевизионных красавиц Полина, вертясь перед зеркалом, демонстрировала пробегающей мимо публике особенности глубокого декольте.

Запихав не понадобившуюся одежду обратно в шкаф, банда павлинов забралась на купленную недавно Родину кровать и занялась испытанием прочности матраса, изящно подпрыгивая на его жалобно повизгивающих пружинах. Уличив Дину в том, что она отталкивает законного владельца кровати, Родион потребовал удаления посторонних с принадлежащей ему территории, — и Дине пришлось, отстаивая свою дипломатическую неприкосновенность, высыпать на эгоиста Родю коробку пудры, после чего в детской мог вольно дышать и петь песни только человек в противогазе.

Переместившись на кухню, удалые гуляки решили закатить праздничный ужин, опустошив для этой живототрепещущей цели холодильник и верхние полки. В процессе сервировки неуклюжий Родя рассыпал муку и разбил мамину голубую чашку, дав возможность. дамам показать свое умение в обращении с веником и совком, — после чего, слегка устав от активного отдыха, малолетние обжоры с аппетитом набросились на все, что разрешало себя скушать.

— Мамочка, папа, у нас так весело! — радостно закричала Полина, бросаясь навстречу вернувшимся домой родителям, никак не могущим понять, туда ли они попали и что за разноцветные существа в непонятных одеяниях пытаются их обнимать. Плавающий по комнатам пух и превращение Роди в грязно-белого поросенка заставило папу предположить, что на квартиру, пользуясь их отсутствием, совершил налет отряд пьяных махновцев, но мама, наткнувшись на остатки своей парфюмерной роскоши, быстрее разобралась в ситуации и начала вести себя неподобающим для интеллигентной женщины образом, выкрикивая слова о поразившем ее божьем наказании и бегая с ремнем за оскорбленными такой грубостью своими детьми, — шустрая Дина, переодевшись, испарилась через семь секунд после появления взрослых. Излив негодование, мама упала в кресло, запивая слезы приготовленным папой валерьяновым напитком, а рядом, плача и каясь в грехах, выстроились Поля и Родя, прося прощения, — и, конечно же, получив его от несчастных родителей, помнивших, что и они когда-то были маленькими.

Утром ряды семьи поредели: папа ушел зарабатывать деньги, а Поля поплелась в школу за выдаваемыми на большой перемене булочками и прилагаемым к ним знаниям. Измерив Роде температуру, мама занялась внеплановой уборкой квартиры и ожиданием вызванного по телефону врача, который пришел только через два часа и, выписав кучу рецептов, обрадовал маму справкой о трехдневном освобождении от уз музыкальной школы.

Родион тоже с удовольствием пообщался с врачом, принесшим интересные приборы и задававшем серьезные, полные уважения к Родиному телу, вопросы. Потом по телевизору замелькали мультики, обед оказался очень вкусным и, лежа в мягкой постели, было приятно слушать, как мама ругает за двойку вернувшуюся из школы Полину. К сожалению, после Полиных жалоб на вялость, головную боль и особенно после измерения температуры отношение к двоечнице изменилось, и вместо справедливого выстаивания в углу Родина сестрица была уложена в постель, — и мамино внимание, в волнах которого весь день нежился Родя, мягко окутало Полину, и больному мальчику осталось только молча умирать под одеялом, сердито прислушиваясь к звучащему на соседней кровати диалогу:

— Ножки я тебе помассажировала, а сейчас грудь помассажирую, — ворковала мама. — Покажи, Полечка, где у тебя находится домик, в котором живет простуда?

— Вот здесь, на чердаке у животика, — слабым голосом притворяется Родина сестричка.

— Правильно, в груди, — любезничает мама. — Сейчас я здесь помассажирую и прогоню простуду.

— Вот ты, мамочка, прогонишь простуду, домик опустеет и туда снова кто-нибудь залезет, — резонно замечает Полина.

— А мы закроем двери на ключ и забьем окна досками, — не теряется мама.

— Забьем чем: гвоздями? — уточняет Поля.

— Наверное, — вот теперь мама растеряна.

— Хитренькая какая: гвоздями больно будет, — отвергает Поля жестокий замысел мамы.

— А мы папу попросим: пусть он что-нибудь придумает, — выкручивается мама в надежде на то, что к вечеру об этом разговоре все забудут, — и эта ее надежда, в отличие от мечтаний сиреневой юности, разрешает себе сбыться.

Полечка разболелась не на шутку, и маме через три дня пришлось опять радовать директора школы сообщением о невыходе на работу.

Выздоровевший Родя по утрам в сопровождении папы шагал в детский садик, а вечером помогал родителям запихивать в Полю купленные в аптеке лекарства, обвиняя маму в том, что она подбирает для дочки не такие горькие пилюли, как для него. Посмотрев вечернюю сказку, семья садилась играть в домино, причем папа незаметно подыгрывал своей любимице Поле, а Родя то и дело попадался на жульничестве.

Через неделю температура Полиного тела достигла нормального уровня и жизнь вошла в привычную колею: папа перевоспитывал несовершеннолетних преступников, мама мучила гаммами тех, кого судьба и родители загнали в музыкальную школу, Полина осваивала процесс чтения, а Родя мечтал о том времени, когда он назовет себя «первоклассником».

Обычная жизнь обыкновенной семьи, где день незаметно переходит в вечер и заканчивается ночью, а утро ничем не отличается от того, каким оно было вчера и будет завтра. В общем: суета сует…

ЮЛЬКА В СТРАНЕ ВИТАСОФИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Одесса тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Площадь имени Мартыновского — некогда и в будущем Греческая. В вечерних тенях прячется поздняя весна, наконец-то принесшая в озябших лапках хорошую погоду. Я, двадцатитрехлетний лейтенант гвардии, иду с десятиклассницей Юлькой Савченко, рассказывая, как обычно, нечто романтическое и философское.