Шрифт:
У оружейника, где Кирилл ночлежил, в избе еще стояла тьма, топилась печь и черный дым полз по потолку в душник.
Когда раздался набатный звон, Кирилл поднял голову:
– Ай пожар?
Оружейник рванул дверь.
– Беда!
Обомлев, женщины замерли у печи. Кирилл выскочил во двор, заглянул через тын на улицу. Набат гудел. Улицей бежал народ.
– Чего там?
– Татары!
– Татары! – крикнул Кирилл и, сбивая встречных, вбежал в избу.
Он захватил из-под изголовья меч и кинулся к городским стенам.
Боковой улочкой на неоседланной белой лошади проскакала княгиня Евфросинья. Сын ее, княжич Федор, и несколько отроков, ведя в поводу коней, обремененных ковровыми сумами с добром, мчались вслед за княгиней вниз по переулочкам к Трубежу.
– Худо: князева спасаются!
Но Олег, уже окованный латами и шлемом, отбивал впереди воинов первый натиск врага.
Рязанцы стояли на стенах, отвечая на стрелы стрелами, кидая вниз бранные слова и тяжелые валуны. Из княжеских подвалов приволокли вязанки копий и мечей. Оружие лежало грудами, и рязане, сбегаясь, хватали его и лезли на стены. Из посадов и слобод стекалась подмога. Бабы порывались выть, но теряли голос, когда видели, как с высоты стен кто-нибудь, пошатнувшись, валился навзничь да так и оставался лежать со стрелой в груди или в ребрах. Убитых бьющиеся сталкивали со стен, чтоб не лежали под ногами на узком верху у бойниц. Раненые выползали, и родня сбегалась к ним, силясь поднять.
Кирилл взбежал на стены и, протиснувшись мимо Олега, притаился за выступом башни.
Враг отсюда виден был весь. Передовые отряды уже лезли на стены, принимая удары, прикрываясь от стрел и от мечей разрисованными щитами, лезли к средней башне, у которой отбивался Олег. Их запасные части стояли наготове.
В алом халате, в пышной белой чалме Мамай ехал вдоль стен на тонконогой серебряной лошади. Несколько мурз трусцой следовали позади него.
"К стенам примеряется, гад", – подумал Кирилл.
– Дай-кось! – Он выхватил у кого-то лук, и первая Кириллова стрела свистнула возле Мамаева уха.
Серебряная лошадь присела, а Мамай, погрозив камчой, отъехал от стен подале.
Стрелы черной струей ударили по венцам возле Кириллова убежища.
– Спас бог!
И еще одна скользнула поверх плеча.
– Спас бог!
Он увидел, как загорелась угловая башня над Глебовскими вратами.
Подожгли, нехристи!
Башню кинулись отливать водой.
Но еще и еще посмоленные стрелы, объятые пламенем, вонзались в дубовый город. Не хватало рук заливать огонь. Большая огненная стрела переметнулась через стену и упала на крышу терема. Сухой тес мгновенно задымился.
Кирилл увидел, как насильно стащили раненого Олега и усадили в седло.
Ворота к Трубежу еще выпускали людей, там татар не было, и чернобородый рязанский воин повел в поводу княжеского коня прочь из боя.
Легкая молодая женщина подбежала к груде мечей и схватила один. Ей крикнули:
– Не тот, Овдоть! На полегче.
Какая-то длиннолицая старуха, стоя на коленях, целилась из лука и посылала вниз стрелу за стрелой; по ее синему сарафану медленно расплывалось черное пятно – кровь.
А набат гудел, и дым застилал небо и разъедал глаза. Все кричали – и татары и рязанцы. Выли и взвизгивали женщины.
"Может, тут свидимся, Анюта?"
Голова татарина, прикрытая щитом, показалась над выступом стены, и женщина, державшая короткий меч, ударила татарина наотмашь. Щит, вырвавшись из рук татарина, откатился к ногам Кирилла.
"А схожа с Анютой!" – подумал он.
Но ее звали Овдотьей, и вскоре стрела сбила Овдотью с ног. Глаза ее лишь на мгновение взглянули на Кирилла, и, отворотясь, она поползла к лестнице, чтобы спуститься вниз.
– Анюта! – крикнул Кирилл и, видно, высунулся из-за бревен. Стрела ударила его по скуле. Пока он вытаскивал ее, женщину застлал дым.
И мог ли он ее узнать здесь, когда истинное лицо любимой застлало время разлуки?
Он стряхнул набежавшую в бороду кровь, но женщины уже не было.
Татарские плечи поднялись невдалеке над бойницей. Кирилл обернулся к врагу, хотя мыслью еще обшаривал место, силясь понять, куда она отползла.
А руки отбивали удары, пока он не опомнился, а тогда сразу нашелся удар, освободивший Кирилла от супротивника…
Так бились и падали до полудня. Город пылал, чад застил свет, огонь кое-где полз уже по городским стенам. В посаде, как огромный ржаной сноп, стоял огонь над церковью Бориса и Глеба.
Еще лодки, тяжелые от беглецов, переплывали Трубеж, лугами убегали к лесам женщины и старики, а уж рухнула угловая башня, и татары вломились в пролом стены.
Еще рязанские копья вонзались в гущу врата и последние ковши кипящей смолы опрокидывались на ненавистную конницу, а уж татарские копыта, прорвавшись сквозь смолу и копья, мчались по телам рязанских защитников и кривые сабли сверкали над головами детей.