Но Бернаба неожиданно улыбнулся:

– Ладно, Клим. Я тоже гляжу на волю; только воля моя не здесь.

– А зарезал бы, если б снова в Орде сошлись?

– Нет.

– Ну, возьми, ешь. Ежели правду баешь.

– Правду.

– А все ж приглядывай, Кирилл. Уйдет!

– И то правда, – согласился Бернаба. – Приглядывать надо. Могу уйти.

Мгла прояснялась. Пошли вперед, пробираясь к Перевитску. Туда хлынуло много беженцев из Рязани.

"Верно, и Анюта ушла туда!" – думал Кирилл.

Бернабе он теперь аркан не на шее стянул, а промеж связанных рук так ордынцу было легче смотреть на свет.

Днем блеснул просвет. Выбрались к городьбе, окружавшей небольшое поле. На жнивье кое-где лежали клочья и вороха соломы, но, видно, ток был не тут.

Объехали городьбу, отыскивая тропу к деревне. А тропа привела опять к городьбе, но здесь был разметенный ток: видно, деревня рядом.

Ежели полей не огораживать, урожая не соберешь: скот бродит без пастуха, на вольной паствине. Да и зверь посевам вредит: кабаны в рожь норовят залезть, на сладкие зеленя; медведь – на овсы, когда овсы наливаются. Хотя жердь для зверя и не велик заслон, а все ж преграда.

На крутом пригорке возле лесного ручья высилась деревня – два двора.

Один совсем подгнил, покосился; другой стоял крепко: видно, из старого жилья в новое перебрались, а старое новоселам подкинули.

Крестьяне заперлись – будто от врага можно отсидеться! Но Кирилл понимал: в каждой щели – глаз. Он подъехал к двери и начал негромко уговаривать:

– Нам бы молока испить. Шли-шли лесом, намучились. Думали – живым не выбраться. Выбрались – свои, как от татар, запираются.

За дверью глухо и осторожно прозвучал старческий голос:

– Откеда вы?

– Рязанские. Город-то порушен. Слыхали, что ль?

– Откеда ж слыхать!

– Так откройтеся.

– Повремени.

Видно, всей семьей разглядывали через щель.

– А ну как вы – татаровья?

– Да не, рязаны.

– А чего ж столь пестры?

– Это полоняник с нами.

– Коли вас пожгли, откуля ж полонянам быть?

– Да открывай, что ль!

Видно, продолжали разглядывать. Тогда Кирилл сошел с коня и достал из-за пояса мешочек с трутом. Из-за двери торопливо и громко старик спросил:

– Ты чего?

– Запалю вас, да и к стороне.

– Погодь, погодь!

Слышно, отваливали тяжесть от двери. Заскрипел тяжкий деревянный засов. Приземистая дверь открылась. Через высокий порог перелез длиннобородый, широкоплечий старец и, щурясь на свет, обидно сказал:

– На уж, на! Казни!

Но тотчас упал на колени и земно поклонился:

– Не ведаю, что за люди. Но, коли милостивы, милуйте.

Кирилл смотрел на темную, будто покрытую вечной пылью, серую холстину длинной стариковой рубахи, на рваную дерюгу его полосатых порток.

– С миром пришли; не бойсь, батюшко! – успокоил Кирилл.

– Ну, спаси вас бог! Хорошо б, коли правда.

– Правда.

– Так спалили Рязань, стало быть, нехристи?

– Всю.

– Нас-то, видать, лес спас.

– Видать, лес.

– А не татаровья ль вы?

Тогда заговорил Клим:

– Вишь, татарина на поводу ведем.

– Хорошо б, коли б так.

Но уже просунулись из-под деда русые ребячьи головы, и степенно сошла с крыльца хозяйка, держа ломоть хлеба и берестяной ковш с молоком.

Старик помолчал, пока Кирилл принял и отхлебнул молоко, но дальше терпения не хватило.

– Слушь-ка, не слыхал Емелю Лыкина, боярина, в Рязани не прибрал бог под лезвием басурманским?

– А он те сродни, что ль?

– Не. Боярщину ему платим. А коли погиб, не взыщет.

– А велику ли?

– С двух коробьев. Вдруг Бернаба спросил у Кирилла:

– Сколько платят? Не понимаю.

– А ты слушай. Два короба зерна сеют. По сему и посев исчислен.

Старик встревожился:

– Чего это у вас татарин по-нашему смыслит?

– Смышлен.

Не видя от приезжих обиды, старик позвал их в дом.

– Дак что ж? Не слыхал?

– Об Лыкине-то? А ежели и убили, другой Лыкин сыщется. Да и татары, глядишь, ненароком нагрянут. Поопаслись бы вы!

– Сейчас все в лес уйдем.

– А домы?

– А домы пожжем.

– Это к чему ж? – удивился Клим.

– Правильно задумано, – одобрил Кирилл.

Старик ответил Климу:

– Ежели Лыкин цел, скажем ему; хозяйство татарами пожжено, хлеб взят.

Если ж избы устоят – надо Лыкину платить, надо Ольгу платить: Ольг город поднимать станет, надо сыновей отдать – Рязань войско подновлять будет.