"Вся моя жизнь вам, московские голуби!"

Несколько недель спустя, уже за пределами Рязанской земли, в ковыльном просторе древних половецких степей Митяя остановили татары:

– Хана Мамая племянник – Тюлюбек болен. Хан просил тебя сотворить молитву над Тюлюбеком.

– Милостью бога Тюлюбек встанет с одра здрав. Ведите, я помолюсь о Нем. Мамай ждал Митяя в Сарае. Его рассердил самоуверенный ответ Митяя.

Вечером Мамай говорил с Бернабой. Но Бернаба ответил издалека:

– Дала Орда Москве право собирать со всей Руси для Орды дань?

– Дала. Великому Московскому князю Ивану.

– А он от того стал богат. А став богат, стал силен, – тебе денег недодавал, с князей лишнее брал. Сам на те деньги мечи ковал, а князья под ним хирели. Он крепнул против нас своей властью над русскими князьями.

Так?

– Так.

– Он переманил, тот князь, митрополита к себе в Москву. И русские попы тоже подпали под Москву. А с тем и все церкви, и все монастыри. Не только эту, а и загробную жизнь взял под себя Московский князь.

– Кто это тебе сказал?

– Рязанский Олег. – Верно сказал.

– А еще сказал: Митяя Дмитрий поставил, не спрашивая патриарха.

Понимай, Дмитрий и Митяй – одна рука…

– Имя-то у них и то одно – Митя и Митяй.

– Имя Митяю – Михайла, да не в том суть…

В это время ударили колокола сарайской церкви. Митяй вступил в город и, встреченный сарайским епископом Иваном, ехал в сопровождении всей своей раззолоченной свиты мимо Мамаевых садов к православной службе.

– Будто у себя в Москве! – пожал плечами Бернаба.

Но Мамай ответил:

– Почитать попов велел Чингиз. Они всея Русь держат в руках. Князей меж собой можно поссорить, а попы все вкупе, единой власти внемлют, и лучше ту власть улестить. Враг непобедим, доколе единодушен.

– Но Митяй и Дмитрий – одна рука. Надо бы рассечь эту руку.

– Хочешь сказать: рука та станет вдвое слабей?

– А может, и более чем вдвое.

– А кто сделает?

– Я, – ответил Бернаба.

Мамай решился.

Облаченные в халаты из затканного золотым шитьем бархата, в белоснежных чалмах, звеня раззолоченным оружием, близкие Мамаю мурзы встретили Митяя у соборных ворот.

– Хан тебя ждет, святейший.

– Благословение мое хану, ханшам его, сыновьям его.

– Сыновей хану не послал бог. – Попрошу у господа.

Благодарно склонились и пригласили:

– Следуй.

После соборного молебствия Митяй и его свита снова поехали через весь Сарай. Ворота ханского дворца, распахнутые настежь, были украшены коврами.

В садах цвели розы, журчала вода в мраморных водометах, и золотые рыбы медленно блуждали в голубой воде.

Облаченный в черные шелка, ниспадающие до пят, склонив голову под белым митрополичьим клобуком, Митяй прошел по пестрым коврам, меж разукрашенных и многоцветных слуг и воинов. В высоком покое, разузоренном от пола до потолка, на золотом троне его ждал Мамай.

Митяй остановился и благословил хана. Хан в ответ низко ему поклонился. И это видели все.

Маленький хан, перебирая хилыми пальцами четки, щурил подслеповатые глаза на этого рослого, широкоплечего, надменного красавца, отрекшегося от земной красоты и радости.

– Мой племянник болен, – грустно сказал хан.

– Вечный о его здоровье молитвенник! – ответил Митяй.

– Благодарю тебя!

Митяй посетил больного Тюлюбека. Красная опухоль разъедала ему глаза, и, залепленные желтым гноем и розовыми мазями, они не видели ничего.

Ордынские лекари строго следили, чтобы ни единая капля влаги не касалась больных глаз.

Митяй отслужил над больным молебен, окропил освященной водою лицо юноши, коснулся больных глаз и осторожно смыл с них гной и лекарства.

Тюлюбек увидел над собой незнакомое, недоброе русское лицо Митяя.

Больному он оставил воду и велел омывать ею глаза.

Четыре дня спустя Митяй выехал из Орды в Кафу, чтобы в Кафе сесть на корабль и плыть в Византию.

Тюлюбек в знак исцеления самолично написал Митяю ярлык, и в этом ярлыке было сказано, что хан освободил всех на Руси служителей церкви от всякой дани с тем, чтобы реченный митрополит Михаил-Митяй молил о хане и его родичах бога.

Вместе с Митяем выехали ордынские мурзы проводить митрополита до Кафы, через всю татарскую землю. И с ними Бернаба.

Генуэзец силился показать, что лишь сопровождает мурз как переводчик, но каждый из мурз понимал, что око всесильного Мамая – здесь. И око то генуэзец.

Один лишь Митяй охотно беседовал с Бернабой, радуясь его греческой речи. И Бернаба следовал за митрополитом, читая Омира и Омара, и оттого книжник и начетчик Митяй полюбил встречи с Бернабой.

Их кони резво шли в приморских степях, распустив хвосты по ветру.