Во двор уже сошлись люди, кому предстояло судиться на княжом суде.

Иные лениво жевали, сидя у стены. При виде Дмитрия еда остановилась у них поперек горла, они испуганно повскакали с мест, кинулись от страха бить лбом землю: никак не ожидали видеть князя столь рано, да одного, запросто.

– Да полно кланяться! – рассердился Дмитрий. – Как засужу вас, накланяетесь. А сейчас садитесь, ешьте, чтоб с пустым брюхом перед князем не стоять, этого не люблю – робеть будете. А москвитин о робости забыть должен.

И, хлопнув дверью, ушел.

– Он у нас такой! – поучительно сказал один из Дмитриевых воинов. – С ним говори, будто сам ты князь, и он те слушать будет. Своих людей высоко держит!

– А милостив ли?

– К виновному?

– Ну, ежли, скажем, малость провинился?

– Берегись!

– Ух!

– Чем виноват-то?

– Упаси бог, это не я!

– А кто ж, коли не ты?

– А почем ты знаешь, что я?

– Вашего брата насквозь видно.

– Упаси бог. Засудит?

– Вконец.

– О, господи! Я ему все скажу, пущай как хочет. Как на духу, за это, может, смягчит?

– Непременно.

Наступило время суда.

Дмитрий сел на крыльцо, а перед крыльцом во дворе сели бояре, стала стража, начался опрос. Дмитрий молча слушал, словно был в стороне, но, ища правды и милости, истцы и ответчики обращали свои слова мимо бояр ко крыльцу. Дмитрий же слушал, ни словом не вступая в суд.

Разобрали два дела о дележе. Приступили к делу о потраве; жалобился молодой крестьянин, пришедший сюда на поселенье с рязанских земель.

– Здешние забижают. Ежели какой оброк, тягота, шлют меня без череду.

А вон Есей зарится на мое поле. Я ж то поле разделал, оно нынче как перина хорошая, он и уговаривал: отдай да отдай, я, мол, тут исконный, а ты, мол, рязан, тебя, мол, ветром сюды придуло. Нет, говорю, не дам: покопай себе землю сам так, коли сил станет. А он мне горожу растворил да на овес моих же овец запустил. Я его не обидел, так чего ж он?

Есей был тот самый, что с воином говорил. Он распетушился и кинулся к судейскому столу.

– А видал он, как я его огород ломал? – Но вдруг взгляд его скользнул по крыльцу, и он, потупившись, тихо договорил:

– Очень уж обидно было, вот я и разгородил.

Дмитрий спросил сверху:

– Чего обидно?

И все обернулись к нему. Есей, помолчав, ответил:

– Одно слово – виноват. Помилуй, государь.

Дмитрий спросил рязанца:

– Ты давно тут?

– Третий год.

– На три года прощаю те всякую дань и всякую тяготу. Стань сперва на ноги. Чего ж пристав смотрел, дал тебя в обиду? А что потравлено, то сосчитай. Есей тебе за то заплатит сполна и немедля – он тут исконный, найдет. А что злобствует да горожу ломает, за то дать Есею плетей, чтоб наперед помнил – мне все дети любы: и те, что в возрасте, и те, что новорожены, что исконные, что новожилы. Тако решено.

Воин, будто дорвался, ринулся на Есея и уволок его, приговаривая:

– Счастье твое, что раскаялся, а то б беда.

– Сам чую. Спасибо тебе.

Рязанец же, уходя следом, попрекал Есея:

– То-то и оно-то! А он: рязан да рязан. А какой я рязан, ежели сам князь Московский за меня стоит!

Приступили к делу звонаревой вдовы. Дело было тоже о потраве, а потравил ее огород сам пристав. – Чисто татарва прошла! – визжала вдовушка. – Лук кверху пузом торчит. От капусты одни кочерыжки осталися, морковь теперь надо клещами тащить, всю ботву съел.

– Пристав? – спросил Дмитрий.

– А то кто ж! Бык здоровенный, все на мое вдовство зарится.

– Аз не зарюсь: ты глянь на себя! Кто на тебя позарится! Она на меня поклеп, государь, возвела за то, что не зарюсь.

Дмитрий усмехнулся. Любил такие речи.

– Пристав, я тебя о том не спрашивал. А городьба-то добрая ль?

– Да какая ж городьба при моем вдовстве… – женщина всхлипнула.

Пристав опять ввернул:

– В судебнике речется: огород ставится около поля – семь жердей добрых да два кола. Чтоб скот не мог вломиться, а овцы – пролезть. А около гумна, сиречь на овоще тож, огорожа должна стоять девяти жердей, добрая.

– А какая скотина-то у тебя? – обратился Дмитрий к вдове.

– А никакой у меня нет!

В это время во двор прискакал всадник, быстро прошел к крыльцу.

– Государь Дмитрий Иванович, весть есть, дозволь сказать.

– Иди в горницу.

Дмитрий вошел в избу и выслушал: корабль Митяя миновал крымские берега, ветер был попутен, и море кротко. Уже увидели берега Византии, как митрополит внезапно занемог и скончался.

– Не убит ли?

– Нет, сказывают, на теле следов нет.