килей от русских галльскими деньгами, помочь нашим корабелам расширить верфи.

Главное, учти, мой дорогой: он должен с первого взгляда почувствовать твое самое

искреннее к нему расположение, восхищение и даже восторг. Для русских лесть, как они

сами говорят - «бальзам на душу». Но не мне тебя учить, как не переборщить с этим. Как

говорится, именно дозировка микстуры определяет эффект от нее: или вылечишься, или

обгадишься!
– Вильгельм коротко хохотнул, - К возлияниям подготовься, как положено.

Да… перепить русского, это не просто! Это не швед, не француз и не англичанин. В

рукав не выльешь, смотрят они за этим рефлекторно. Это их конек. И как увидишь, что он

вознамерился тебя споить – держи ухо востро. Не хочу напоминать, чем закончилась

дружба твоего хорошего знакомого – Герберта фон Бисмарка с графом Шуваловым, но то,

что бедняга стал конченым алкоголиком – сущая безделица в сравнении с тем, что русские

узнали, через этого слабака, о многих наших замыслах. А привело это, в том числе, и к

разладу в наших государственных отношениях. У нас же сегодня задача - эти черепки

склеить! И чем прочнее, тем тверже станет наше положение, наша мировая политика.

Не забудь, как обычно - обязательно сто грамм виски часа за три до его появления. И

непременно - оленинки. Побольше и пожирнее. А перед самыми посиделками - еще пару

бутербродов со шпигом. Хотя, что я тебя буду учить? Я лучше помолюсь за твою печень.

Помнишь, как тогда, во время Кильской недели, развозили по их кораблям дядюшкиных

лаймиз? А мы всем флотом потешались над этими слабаками!

А когда он не ожидает, обыграй твои именины! И тогда, надеюсь, тебе удастся то, что этот

медведь, несомненно, сам задумал в отношении тебя…

Этот разговор с Экселенцем, состоявшийся спустя час после их выезда из Москвы,

сейчас вдруг вспомнился Альфреду во всех подробностях. Но, странное дело, прежнего

безусловного внутреннего согласия с установками Императора он уже не испытывал.

Всеволод, что удивительно для чиновного русского, оказался скорее бесхитростным

и открытым, нежели лживым или коварно-расчетливым. При всем своем выдающемся

даровании и головокружительном военном взлете, Руднев почему-то не смотрел на него,

сейчас уже кабинетного моряка, свысока. Скорее, совсем наоборот: Тирпиц чувствовал в

его словах и поведении неподдельный интерес, и даже глубокое уважение к персоне

германского военно-морского статс-секретаря! Поистине - загадочна славянская душа…

Но как не присматривался Альфред, как не искал скрытых смыслов в неожиданных

рудневских пассажах, он совершенно не ощущал в своем новом знакомом «двойного дна».

А поразительная глубина его военно-технических знаний и неординарность политических

воззрений на многое заставили посмотреть под другим углом, став откровением…

Черт возьми, этот русский положительно начинал ему нравиться!

88

***

Вагон лениво покачивался, ритмично перебирая стыки и время от времени визгливо

поскрипывая ребордами. Сквозь тяжелую пелену утренней дремы Петрович неторопливо

пытался понять: где они сейчас едут и скоро ли раздастся в дверь этот, до чертиков

знакомый стук, сопровождаемый стандартной фразой «Просыпаемся! Через полчаса

прибываем!» По идее, пора бы уже начинать сползать с любимой верхней полки, чтобы

успеть просочиться в сортир, дабы стравить клапана до того, как большинство бедолаг-

попутчиков повылазят из своих купе.

Почему «бедолаг»? А вы слышали КАК храпит с бодуна Петрович?

«Ой, блин!.. Голова – что жопа. А жопа – не часть тела, а состояние души… Похоже,

вчера я с кем-то офигетительно перебрал. Тут? Или в вагоне-ресторане? А, один фиг - не

помню ни черта… Но, раз стыки считаем, это, наверное, после Ижоры… Там прошлый раз

начинали пути перекладывать. Ага, вот как раз, по звуку, мост какой-то проходим»…

Он обожал Питер. И безумно любил приезжать в него вот так - ранним утром. Все

равно как - под розовым летним восходом, под хлесткой зимней метелью, или под таким

привычным, серенько-моросящим, демисезонным дождем…