Шрифт:
18 Hegel G. W. F. Werke. Bd. 1. S.205.
19 B"uger Р. Zur Kritik der idealistischen "Asthetik.
– Frankfurt am Main. 1990. S. 175.
20 Kierkegaard S. Entweder/Oder. Bd. 2. S. 289.
[139]
ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И МИНИМУМ ЭТИКИ
Каким же образом человеку когда-то довелось, как только что говорилось, в интересах собственного выживания стать этиком, этически прибавочно действовать, тогда как сегодня нам приходится спрашивать, можем ли мы, помимо констатации факта изначальной эк-зистенциальной мета-физической нужды, еще и рационально обосновать СМЫСЛ, ЭТОС? Изначально и в широком смысле этос был ответом как на всеобщий метафизический вопрос «куда?», так и на вопрос «как?» в плане нашего отношения к миру. Нa протяжении столетий и тысячелетий (вспомним, что культуры каменного века сохранились до наших дней) человек имел удовлетворительные мифологические или религиозные ответы на вопросы о мире. Человеку эк-зистенциально была важна не правильность или истинность ответа, а то, что он вообще может получить ответ, и это было для него достаточной истиной, это была ИСТИНА. Человек истолковывался со стороны ЭТОСА, был в долгу перед ДРУГИМ, вплетен в плотную сеть ожиданий, связанных с его существованием, деятельностью, действиями, многократно ритуализированными. Постоянству связанных с ним ожиданий и вмененного ему долженствования соответствовало постоянство потребностей, ведь ему было предписано (этически), что делать в течение дня, как обходиться с людьми и природой, о чем думать, как чувствовать и чему умиляться. При этом тягостный труд жизни, нужда и страдание, с которыми мифы и религии ничего не могли поделать, не были аргументами против владеющего и правящего людьми это-
[140]
са в той мере, в какой тяготы и нужды компенсировались валютой души, радостью трансценденции, в общем, этической сатисфакцией, которая является чем-то эстетическим. Чем жестче могли быть физические испытания и тяготы, тем интенсивнее посредством идентификации Я с ДРУГИМ утверждалось что-то вроде красоты нравственности, и таким образом этос и эстетика в какой-то мере совпадали. Почему человек был вынужден становиться этическим? Потому, что по мере осознания мира и озадаченности им на определенной ступени развития он уже не мог удовлетворять свою метафизическую потребность лишь эстетически, но нуждался в каких-то изменениях в мире. Потому, что ему приходилось уже не только инструментализировать, но и финализировать мир, т. с. этизировать свои желания и устремления, так что сообразно объектам своих желаний и целям своей воли он в конце концов осознавал себя как ДРУГОГО, как ГЕТЕРОНОМНОГО. Его подчиненность ГЕТЕРОНОМИИ, с одной стороны, была, конечно, обусловлена функцией ДРУГОГО давать экзистенциальную разгрузку. Но с другой стороны, если смотреть с позиций исторического развития, человек на протяжении тысячелетий видел себя слабым перед чуждыми, превосходящими его силами, чьей мнимой воле и предполагаемым знамениям он следовал, и они оставляли лишь немного простора для его собственной воли. Но все же эк-зистенциальная функция разгрузки и предположение о высших, превосходящих человека силах, пожалуй, совпадали, были едиными. Ведь только там, где имеются высшие, независимые от человека божественные воли или телеологические природные и исторические закономерности, где имеется всеобъемлющее человеческое должное, где имеется этос, человек связывает себя долгом. Даже бытие у Хайдеггера, первоначально мыслимое в «Бытии и времени»1 как Dasein,
[141]
представляло собой такой этос, тогда как после «поворота» Хайдеггер, наоборот, мыслил Dasein бытия как существование-ради-БЫТИЯ.
Развенчание этих сил и принятие человеком на себя полномочий со времен оседлости стало предпосылкой того, что всеобщее долженствование раздробилось на индивидуальные хотения и произошло превращение гетерономии в автономию, субстанциального этоса2– в формальную этику, ручательства извне — в самоудостоверение. Словом, человек ликвидировал этос как божественное определение и обусловливание извне. Не то чтобы человек стал благодаря этому всесильным, но его могущество росло по мере того, как он переставал служить чуждой власти, которая все более и более умалялась, и осознавал себя господствующим, становился властителем. Освобождение от этоса, экзистенциальной вины, долженствования, от ожиданий и ответов привело к преобладанию у человека вопросов, адресованных самому себе как существованию-в-мире. Это привело также к современному кризису легитимации человеческого существования и деятельности, временные философские и идеологические снятия которого не могут не вводить в заблуждение на тот счет, что речь идет о затяжном кризисе (вспомним прежде всего о меганаррациях Гегеля и Маркса, а также о метафизике бытия Хайдеггера).
Частые перемены смысла, этоса, веры, религии и идеологии в последние столетия, происходящие у многих в течение жизни, указывают не столько на состоятельность одного смысла, сколько на бегство от Я. Значит, здесь можно заподозрить наличие эстетического, ведь частая смена смысла скорее объяснима ее эмоциональным метафизическим истоком, чем какой-нибудь объективной истиной, независимой от человеческой воли. Где смыслов много, где смысл становится каким угодно, там уже
[142]
нет СМЫСЛА. Процитируем еще разАдорно в связи с его размышлениями об искусстве: «Стало само собой разумеющимся, что уже нет... само собой разумеющегося, ...нет даже права на его существование»3. Утрата искусством своей очевидности была лишь выражением и следствием того, что человеческое существование вообще стало спорным с тех пор, как на место этических обязательств заступили чистые возможности, которые человек лишь исследовал и хотел конкретизировать как свои собственные. Но чего он хотел и чего хотел бы? После ликвидации этоса, благодаря которому человек осознавал себя в качестве обязанного, оказалось, что он по сути — должно-хотящий [Sollen-Wollender], и это проявилось на фоне вопроса о том, может ли он вообще еще хотеть долженствовать. Вспомним Ницше, для которого лучше хотеть ничто, чем ничего не хотеть. Однако до тех пор, пока еще нужно было одолевать гетерономии, жизнь имела смысл, хотя бы и негативный по содержанию.
Что мы должны делать, для чего жить? Сам факт такой постановки вопросов, такого рода определения смысла вопросов в аспекте должного свидетельствует о том, что мы или некоторые из нас втайне надеемся, будто кто-нибудь может любезно подсказать нам, что делать и для чего жить. Этим другим, как предлагал Тейлор, мог бы быть прежде всего кто-то из философов, кто поставил бы цель, указал СМЫСЛ жизни. Не хотеть мочь — смертная скука, означающая замкнутое существование в застенке Ничто, невозможность выйти наружу, невозможность трансцендировать Я. С топофобической, мета-физической точки зрения, с которой связаны данные рассуждения, человек имеет потребность в прибавочном существовании, прибавочной деятельности, он хочет,желает цель (Другое), чтобы в идентификации с нею, желающей в свою очередь человека, стать долженствующим.
[143]
Вернемся еще раз к мысли Маркса о том, что животное желает нужного, а человек нуждается в желаемом, и к нашему дополнительному вопросу: чем обусловлено желание человека нуждаться в желаемом? Ответ на это гласит: мета-физическая потребность в приращении бытии, прибавочной деятельности. Однако на протяжении веков, почти двух тысяч лет, эта потребность перехватывалась, предписывалась и удовлетворялась этически при посредстве христианского этоса мира иного. И вот при разрушении этого этоса данная потребность вновь открыто связывается с прибавочным бытием, прибавочной деятельностью, новыми целями. Если христианский этос, ориентированный на счастливый мир иной, придавал СМЫСЛ земной нужде и страданию, компенсируя их радостью трансценденции, то с разрушением этоса страдание утратило свой метафизический СМЫСЛ, и потому с упразднением этоса необходимой целью человеческой деятельности стало устранение нужды и страдания.
В Задолжавшем себе будущем я попытался выявить причины, которые вели к ликвидации христианского этоса, метафизики ВЕЧНОГО ДРУГОГО и таким образом к метафизике ПЕРМАНЕНТНОГО ИЗМЕНЕНИЯ* современности. Там же был поставлен вопрос о том, соответствуют ли все изменения мира каким-либо определенным целям и представлениям или они являются, скорее, результатом бесцельных поисков ради поисков и действий ради действий, бурно развивающих-
* При переводе выражения Metaphysik der PERMANENTEN VER"ANDERUNG der Moderne стоит обратить внимание на слово Ver"anderung (изменение), буквальный перевод которого мог бы значить и «переход в другое». Такой «буквализм» позволяет нам уловить труднонереводимую игру слов: ликвидация «Вечного Другого» ведет к процессу «перманентного превращения (современности) в другое, т.е. изменения современности».