автомобильная, железная,

к любви и совести глуха,

круговращаемая бездною

неутолимого греха.

ТОСКА МАГАЗИННАЯ

Бессонная тоска ночного магазина:

в витринах спят сыры, селёдки, апельсины,

спят хвостики колбас, и, как большие птицы,

не закрывая глаз, спят, стоя, продавщицы;

и лишь тоска не спит, блестит стеклянным оком

компотов и повидл, тушёнок, вин и соков,

в горячих дросселях урчит и чёрной кошкой

по залу шебуршит, садится у окошка.

А за окном — зима в перинности сугробов,

зола замёрзших звёзд... Тоску съедает злоба;

она, скрывая масть, идёт на склад, не дышит,

и хищно щерит пасть над тёплым трупом мыши.

БОМЖ

— Счастья искал, а не груду червонцев;

радостей звал, а накликал беду...

Снегом хрустя, под нахохленным солнцем

старый и нищий сквозь город иду.

36

Не для меня золотые витрины,

рокот авто и трамвайная нить,

грязной сумой пригорбативши спину,

роюсь в помойках, чтоб смерть отдалить...

Вымерзли чувства и мысли пропали,

все улетели туда, где тепло...

Ночь коротаю в крысином подвале,

коль со свечой, то, считай, повезло.

Город для вас; для меня здесь — пустыня:

взгляды людские летят сквозь меня...

Старый и нищий, живу я отныне

правдой далёкой Судного дня.

* * *

Как мерзка мной любимая жизнь

в этом городе вывесок ярких!

Волжской влаги лиловая слизь,

мшелоствольные дряхлые парки,

нищета неуютных дворов

даже в мае уныния множат;

и как рожи из адских миров,

под зонтами все лица прохожих...

Божьей волей в России родясь,

я нашёл слишком бледное небо,

но зачем-то ценю её грязь

и привык к вечной чёрствости хлеба.

Потому, приходя раньше всех

в бедный храм на заре воскресенья,

37

я молю отпустить, словно грех,

эту чёрную грусть омерзенья.

Растилайся ж, дождливый дымок,

над долиной, унылой как лапоть!

Научить ты смеятся не мог.

Научи хоть в черёмухи плакать.

ЗОЯ КОСМОДЕМЬЯНСКАЯ

"Фанатик,— так её теперь назвали,—

зомбирована, Сталину верна..."

Она ж об этом думала едва ли,

лишь верила,

что за спиной — страна;

что, грудь подставив под нацисткий молот,

она спасает общий русский кров...

Шипите, гады...

Рядом со Сцеволой

ей памятник отлит огнём веков!

ПОДЪЕЗД

Сутулый дворник /чуть за пятьдесят/,

сметя листву опавшую от дома,

в подъезд идёт, метлу торчком неся;

ему в нём всё с младенчества знакомо:

перил ржавелых мерный колотун,

облезлость стен в автографах минетных,

трухлявость рам...

Какой вдыхатель лун

нарёк подъездом этот ход для бедных?

38

Но привязалось слово, не сорвёшь —

в нём и мечта о собственных колёсах,

и памяти услужливая ложь

о шансах, что использованы косо...

Придёт в квартиру, снимет дряхлый плащ,

на газ поставит чахлую картошку:

"Плевать, что жизнь не очень удалась,

всё к пенсии скребётся понемножку".

МАМА

1

На зелёных обоях линялых

пыльной ветхости жёлтый налёт.

Под плакучим, как тьма, одеялом

моя старая мама живёт.

Не встаёт уж полгода с постели,

не хлопочет для нас у стола;

боль в глазах её, полных капели,

мне, как под ноготь злая игла.

Вы, хоть в мыслях, на тело примерьте

эти зябкие землю и твердь!..

Молит мама тихонько о смерти,

словно может спасти её смерть.

И любви моей бури и трубы

не прогонят ни боль, ни беду,

лишь ладонью, жестокой и грубой,

нежно с щёк её слёзы сотру.

2