У ольдевших подоконников

бродит хриплая пурга,

чёрной ягодой шиповника

метит белые снега,

что, как перья лебединные,

воскрылялась в майский свет...

Хоть всю жизнь завесь гардинами,

от пурги спасенья нет:

51

побелели мои волосы,

почернела вся душа,

заплелся в извивы голоса

свист морозный камыша;

был я мужем и любовником —

жизнь теперь не дорога;

чёрной ягодой шиповника

крою белые снега.

КЛЁНЫ ЗИМОЙ

Топырки чёрные ветвей

в пластах уродливого снега

растят ничтожностью своей

возренья грозные побегов,

чтоб многопалою весной,

встречая потеплевший ветер,

сказать, что этот мир — он свой,

всем тем, кто свойства не заметил;

чтоб в исполинскую жару

здесь обвивались мягкой тенью,

не пребывая на пиру,

но приближаясь к обновленью.

* * *

Опасен ум, холодный энтомолог,

влекомому в дендрарии искусств:

прикалывает мыслями иголок

к листам он бабочек различных чувств.

52

Прискорбны эти жертвы многодумья,

забывшие порхание и дых...

Продли, Господь, мне вышнее безумье —

писать на крыльях бабочек живых!

* * *

Не с пластилиновой душой

я встал из средне-русской пыли

в мир человечески-большой,

и вы, которые лепили

меня /так думалося вам/

и от себя, и по неволе,

не форму придали бокам,

а только ощущенье боли.

Как был с младенческих пелён,

таким остался и доныне,

лишь научительной гордыней,

как батогами, уязвлён!

И здесь от всех любивших лапать

мой охраняли нежный свет

лишь только мама, только папа

да женщина, которой нет.

53

ВЕСЁЛАЯ БОЛЬ

* * *

Вынул душу с-под чёрного камня:

веселись на метельном свету!

Но она повлажнела боками

и опять норовит в темноту:

ослепило дневное сиянье,

ужаснул аромат бытия,—

слишком долго хранила молчанье

ты под спудом, живица моя.

Вытирай свою потную кожу,

не пугайся оставшихся дней!

Мы не станем, конечно, моложе;

мы не будем, конечно, умней.

Но, смотри, как горды в колыханьи

под покровскою вьюгой цветы...

Кроме воли

любви и дыханья

нет у Бога иной красоты!

* * *

Неужели в самом деле

даже чайки улетели?

Даже чайки — волн качалки,

острогрудые весталки,

крупногорлые обжоры,

воры родом из Ижоры,

плавки Бога в рыбьем глазе,

перья гения в экстазе,

54

леонардовы джоконды,

крикуны небесной фронды,

думы негра на Ямайке,

чалки ветра, просто чайки.

Значит, время настаёт

самовар побольше ставить,

созерцать циничный лёд

и цикличность жизни славить.

* * *

Обросших шерстью стройных тел

полным-полна земля,—

морозный сахар захрустел

во рту у декабря.

Кто превращается в овцу,

кто волком держит путь,

кому-то норки блеск к лицу,

кому-то заяц в грудь.

Лишь ты, небесной мысли раб,

жалеющий зверьё,

одел в суконно-ветхий драп

озяблое своё

и человеческим пятном

в зверинце декабря

проходишь под моим окном

с лицом поводыря.

55

"TRISTIA"

День колыхался, как желе,

у вьюжной птицы на крыле;

лучами протыкая муть,

автомобили длили путь;

и каждый встречный человек

был сон того, чьё имя Снег.

И ты, и ты — его был сон,

в сарматском стойбище Назон,

ломавший твёрдое вино.