Я зажмурилась, пытаясь сосредоточиться на их звучании. Видимо, вид у меня был более чем спокойный и безмятежный, потому что когда я снова открыла глаза, то поняла, что Станиславский смотрит на меня и улыбается. Тепло. В лучах заходящего солнца он выглядел таким добрым, таким светлым, что я улыбнулась в ответ.

— Юная мисс больше не будет на меня ругаться? — поинтересовался он, когда снова зажегся зелёный сигнал светофора.

Я отрицательно замотала головой. Если я на кого и ругалась всё это время, то только на себя.

*

— Нозоми, ты меня слушаешь? — послышался голос у меня за спиной.

Я оглянулась. Отец, уже начинающий седеть, со смешными усами и голубыми, как небо, глазами, такими глубокими, строго смотрел на меня. Точнее, я не думаю, что он злился, я ведь всего лишь увлеклась раскрашиванием какой-то картинки в книге.

— Нозоми, что ты творишь? Это же фолиант семнадцатого века! — папа выхватил у меня из рук карандаш и книгу и стал разглядывать мою шалость. — Ну молодец… Нечего сказать!..

— Пап… Я не хотела… Я думала… — слёзы навернулись на глаза; я начала судорожно хватать воздух ртом.

Отец лишь покачал головой.

— Ничего не поделаешь, что ж, всё равно время нашей семьи подошло к концу, — он сел в кресло и, захлопнув книгу, положил её на столик подле себя. Я залезла к нему на колени и прижалась к груди. Он начал гладить мои волосы. В эти минуты мне всегда казалось, что в мире есть только мы двое, а всё остальное, всё, что было за дверями нашей семейной библиотеки, давно растворилось в облаках. — Это больше никому не понадобится, правда ведь?

Дневное солнце через огромное окно заглядывало в зал, прокрадывалось своими лучами в самые его глубины, вылавливая малейшие тени.

— Папа, расскажи, как вы с мамой охотились. Ну, пожалуйста!!! — я потрясла его за плечо. Мне очень нравились его рассказы о всяких монстрах. Особенно те, где он охотился с мамой. Я её совсем не знала: она умерла, когда я только родилась.

— Знаешь, однажды мы с мамой… — начал он и замолчал.

— А дальше?

Он потёр глаза. Продолжал молчать. Потом открыл рот и начал что-то говорить, но я не услышала ни слова из сказанного им. Попыталась ему сказать, но не услышала и самой себя. Дёрнулась, оглянулась по сторонам и закричала, но из горла опять не вылетело ни звука: по стенам, словно чернила в воде, расползались тёмные пятная. Одно, игнорируя всё мыслимые законы, появилось прямо в лучах солнца и теперь расползалось, поглощая всё вокруг себя.

Я попыталась вырваться, но отец держал крепко, продолжая что-то говорить. Обернувшись к нему, я снова беззвучно закричала: из уголка его рта текло нечто чёрное. После глаза наполнились точно такой же жижей, которая теперь стекала по его щекам. Он продолжал что-то говорить, не обращая на это ни малейшего внимания, словно ничего вокруг не происходило, будто это не он должен давиться сейчас чёрной жидкостью.

Очередная попытка высвободиться ни к чему не привела, а тьма вокруг уже успела заполнить собой всё и теперь карабкалась вверх по креслу. Всё, что мне оставалось — это покорно принять свою судьбу, едва не забыв как дышать. Я в ужасе смотрела, как невесомая субстанция покрывает моё тело, тело отца, его лицо и в конце смыкается вокруг меня так плотно, что я ничего уже не вижу. И меня больше никто не держит.

Я хочу спросить в пустоту, где отец, но с моих губ если и срывается хоть какой-то звук, то я его не слыша. Тишина, пустота и тьма. Подношу руки к своему лицу, но не вижу даже их. Такое чувство, что я парю в воздухе. Только вот воздуха тоже нет. Никаких ощущений. Совсем. Через какое-то время вокруг начинают плясать цветные пятна, но я осознаю, что это попытки сознания избавиться от страха, заполнить информационный вакуум. Чувства обострились на максимум, но я не чувствую даже прикосновений к собственному телу. Пустота, вокруг пустота.

И неожиданно в этой пустоте кто-то хватает меня за руки и тянет куда-то. На этот раз я чувствую каждый палец на руках нечто. Это человек? Папа?

Но если это отец, то почему мне так страшно? Почему мне кажется, что сердце вот-вот разорвётся от ужаса?

— Нашёл, — неожиданно слышу я из тьмы чей-то голос. Хриплый и столь ужасный, что снова хочется закричать. — Я нашёл тебя.

*

Я очнулась на полу, сидящей около распахнутого шкафа. В ногах валялась деревянная шкатулка — то немногое, что я привезла с собой из отцовского дома. Точнее, важнее была вовсе не она, а её содержимое — камень, размером с детский кулак. Он выглядит совершенно невероятным: словно сгусток чёрного дыма оказался навеки заточён в стекло — изредка внутри проскакивали невесть откуда взявшиеся синие переливы. Камень всегда оставался холодным, и сейчас, после кошмара, он казался просто обжигающе ледяным. Я устало прислонила его ко лбу. Меня снова лихорадило.

Впервые за месяц я услышала голос этого нечто. И он меня пугал. Нет, это мягко сказано, слишком мягко. Он вгонял меня в животный ужас. Казалось, что проведи я во сне ещё немного времени, то точно лишилась бы рассудка, если бы не померла от страха.

— Папа… — прошептала я, свернувшись на полу калачиком и судорожно всхлипывая. — Мне страшно, папа…

Я не ждала, что мне кто-то ответит, тем более мой отец был мёртв уже тринадцать лет. Всё, что у меня осталось от него на память, — этот камень. Понятия не имею, почему из всех его вещей я выбрала именно его. Нет, конечно, причина объяснимая. Более чем объяснимая.