– С пробуждением. Как вы себя чувствуете? – его голос был тих, в нем даже звенела сталь. Точно ругать будет.

– Прекрасно. Не жалуюсь, – я заранее сжалась в комок, готовая парировать атаки.

– Вы меня испугали сегодня. И не только меня, - произнес он чуть тише, чем предыдущую фразу, но все так же опасно, даже клокочуще, я бы сказала.

– На то и было рассчитано. Хотя я больше пыталась напугать лисицу, чтобы та умерла от страху.

Он выдохнул с каким-то стоном и закатил глаза. И вот снова в его черных бездонных глазах заиграли бесенята.

– Скажите честно, вы даже перед смертью будете шутить? Хотя не отвечайте, я помню, как вы отвечали в Темпле, когда вам угрожал топор.

– Так значит, я вас напугала? – не знаю почему, но меня почему-то этот факт радовал. В последнее время мне и вправду нравилось выводить графа из себя, мне нравилось, как он злится, как сдвигаются его черные брови, как гремит в глазах ярость.

– Знаете, не каждый день видишь падающую наездницу, потом еще изрядно потоптанную своим же конем.

– Зато теперь пытки мадам Деверо клавесином, пианино и прочим на меня теперь не распространяются! – я подняла перебинтованную сломанную руку и улыбнулась так широко, как только могла, учитывая неслабую головную боль.

– Выход в свет думаю тоже, - как-то уныло произнес Бенедикт и посмотрел на мой лоб. Я встала с кровати, тут же прочувствовав, как боль от ушибов пронзила все тело: кажется, меня изрядно побили копыта. Наплевав на все приличия, я как была в тонкой ночной батистовой рубашке, так и пошла, босяком шлепая по полу до зеркала. В конце концов, граф уже меня видел «раздетой», в школьной форме в первый мой день в 18 веке.

Подойдя к трюмо, я увидела, что мои щеки и шея сильно поцарапаны. Отогнув край рубашки и, оголив плечо, я узрела огромные синяки, уже ставшие коричневыми, напоминающие мне картинки из книги по астрологии. Наверное, по всему телу, у меня еще куча синяков в виде копыт коня, но на них было совершенно плевать. Приготовившись к худшему, я стала разматывать бинты на голове. Под повязкой с травами скрывалась темно-багровая глубокая рана, рассечение шло от лба к виску. Лишь бы не было заражения! На то, чтобы не осталось шрама я уже даже не хотела рассчитывать, надеясь просто выжить.

Видок у меня словно я с кулачных боев вышла. В фильмах такие раны гламурнее выглядят. Я же, как потрепанная кукла, которую давно выкинули в помойку. Хотя именно так я себя и чувствовала. 21 век выплюнул меня в мусор и оставил там гнить.

Я уныло уставилась на себя, и тут поймала на секунду в зеркале взгляд: снова это странное выражение, которое было, когда я упала на графа. А сейчас-то что? Какое-то незнакомое чувство вины пронзило меня насквозь. Словно я сделала что-то изрядно ужасное.

Прошлепав в кровать обратно, я укуталась в одеяло и уставилась в стену, выискивая там узоры.

– Вы правы, боюсь с таким лицом мадам Деверо меня и вовсе запрет в комнате, чтобы не пугала людей. И нам ведь еще оправдываться перед графом.

Лицо его оживилось, и та каменная маска исчезла без следа. Я даже диву даюсь, как он может быть таким переменчивым? В одну секунду гневаться, так же прекрасно, как в книгах мифологии, гневается лишь Зевс, а потом резко становится обычным милым парнем, которых так любят девушки - именно такие нравятся родителям, когда ты приводишь их домой.

– Боюсь, граф все уже знает. Такие новости быстро распространяются. Не бойтесь, это полностью моя вина, и я буду всячески вас защищать, чтобы наказание миновало хотя бы вас, - со вздохом ответил он. На мгновение мне стало страшно за него: что придумает граф Сен-Жермен для Бенедикта? Будет душить силой мысли? К моему счастью, граф еще не в курсе, что уже видел меня прежде. Точнее, увидит в будущем. Ох, в этом времени сам черт ногу сломит.

– Нет уж. Оба виноваты. Мы знали, на что шли, – я не могу позволить ему полностью вину брать на себя. Я тоже хороша: сама ведь подала эту глупую идею, даже понимая, что совершенно не обучена охоте. Да и к тому же, вот глупая!
– сразу полезла в седло с таким-то настроем.

– Кстати, - он посмотрел на меня как-то напряженно, словно опасаясь ответа. – А кто такой Гидеон?

Имя моего мучителя прозвучало будто выстрел. Мои глаза широко раскрылись от удивления, а надежда где-то внутри всколыхнулась. Он здесь? Он наконец-то явился, чтобы забрать меня, пока я не сломала себе не только жизнь, но и все кости?

– Это мой… мы с ним путешествуем во времени. Он – бриллиант в кругу двенадцати. А почему вы спросили?

Господи, как бы не была мала моя вера в тебя, позволь мне услышать, что он здесь. Я так отчаянно хочу в это поверить.

– Вы прошептали его имя, когда я нес вас на руках сюда… - не знаю, показалось ли мне, но граф горько усмехнулся и грустно прошептал:

«Что только любови терзанья,

И сердце, стрелою пронзенное влет,

Звезда от печали, тоски и страданья

Сама свою гибель найдет».

– Что? – переспросила я, совершенно не понимая, что он хотел сказать этими стихами. От этой поэзии 18 века кругом голова идет – ничего не понятно! Только становится тошно, словно на тебя вылили ведро протухшей рыбы. На самом деле, такое ощущение оставляет весь век в целом.