– Я с тобой толкую: сколько продашь сейчас?
– отбросил в сторону дьячкову дипломатию просол.

Петро насторожился.

– Пан товар сменить решил?

– Ты торговать будешь, или исповедовать меня?
– огрызнулся купец.

"Ну, торговать, так торговать!" - подумал Петро. Сгреб меха в охапку, ответил:

– Товар в цене нынче. Потому, Тимофей Иванович, за шкурки возьму...

И он назвал цифирь, которая вроде не сильно отличалась от обычной, но нравилась ему больше, чем устоявшаяся цена его товара.

Купец, вот диво, торговаться не стал.

Ударили по рукам, старик пересчитал весь товар, велел сложить в короб и доставить к нему в дом. Там и заплатит за меха звонкой пражской монетой.

Кушнер тотчас же закрыл свою лавчонку при мастерской. Шёл в дом просола, бубня под нос слова про хитро сделанную купеческую породу. Стал думать: что такое он мог упустить? У кого бы узнать, почему вдруг ушёл у него весть товар сразу? И кому и где думает сбывать меха купец, торгующий разной мелочью? Если в Речице - то это не по закону, нет, не по закону! Можно тогда и перед замковым судом* поставить старого просола.

А когда Петро Хрус проходил улицей мимо собравшихся в кружок речицких мещанок, да услышал, как повторяли бабы, болтая о своём: "пусто", "пусто", Петро даже выругался - так расстроился:

– Тьфу! Языки бы укоротить вам, бабы!

Мещанки не поняли, что не понравилось кушнеру? Но, известное дело, не смолчали.

– А вы знатный молодец!
– ответила одна из бойких тёток, самая злоязыкая.
– Можете так и сказать своей жёнке, пусть гордится! Гляньте, бабоньки, всё у нашего кушнера как надо: пузо круглО, под пузом длиннО, только ни себе, ни людям оно!
– и бабы прыснули так, что одна из них даже закашлялась от смеха.

"Что такое сказала Ефимова Ганна?" - недоумевал Хрус, чувствуя, как краска заливает лицо, пока не обнаружил, что под животом, и правда, круглым, развязался его длинный пояс и тащится, спустившись между ног, метётся по грязной земле. Тьфу!

***

Незадолго до ярмарки к Тимофею Ивановичу заглянул вестовой: панцирный* слуга пинского пана Чадовича.

Этот сухопарый гонец полжизни провёл в седле. Мотался с поручениями по полесским шляхам и гостинцам от Берестья до Чернигова. Бывая в Речице, непременно захаживал в лавку к старому купцу.

На этот раз вестовой Фёдор, разведя вежливую неспешную беседу, достал из-за пазухи несколько горностаевых шкурок отличной выделки.

– Не примете ли, Тимофей Иванович? В знак моего к вам хорошего расположения.

– Дорог подарок!

– Ну, отдарите когда-нибудь, не в последний раз видимся, - глазом не моргнув, отвечал тёртый Фёдор, даже не глядя на драгоценные маленькие шкурки.

– Лучше сразу, - заметил купец.
– Мне с тобой детей не крестить. Сколько хочешь за них?

– Дадите полкопы грошей, и спасибо, - предложил гонец, ловко и осторожно обстряпывавший свои дела попутно с панской службой.

Тимофей Иванович насторожился. Цена на шкурки запрошена ярмарочная. За товар из-под полы просят меньше.

– Что-то глуховат я становлюсь, не всегда хорошо слышу, - пожаловался купец.
– Иногда кажется, люди странные вещи говорят?

Вестовой придвинулся к нему:

– Тимофей Иванович!
– сказал он, ничуть не смутившись, - только вам, уважаемый, говорю по секрету: скоро у вас цена на рухлядь поднимется неимоверно!
– голос Фёдора скрипел. С таким поскрипыванием разговаривали жители его родной стороны. В Речице Фёдора за это прозвали Коростель*.

– Ну?!
– не поверил просол.

– За мной едет кобринский гость* - Шмойла Найхимович. Он не спешит: задумал прибыть сюда аккуратно к концу ярмарки. Остановится в Речице. Может, пошлёт своего человека в крепость Горваль, к управляющему панов Сангушек*, и всё. Дальше не поедет, потому так договорено у него с другим купцом, Еской Пейсаховичем. А охрана у евреев немалая, сам видел. Вот и смекайте, чего и сколько скупать будут в ваших краях?

Тимофей Иванович встрепенулся. Имя большого купчины-шубника ему хорошо знакомо. Это крупная рыба, такая крупная, что, когда проплывёт рядом, придёт в движение стоячая вода: забурлит торговля! Эх, не упустить бы! И хозяин лавчонки внутренне подобрался, но равнодушно-сонное выражение с лица своего сгонять не стал.

– Тебе-то какой интерес?
– лениво спросил он Фёдора.

Тот вздохнул.

– Мой интерес мужицкий. Шкурками этими меня отблагодарили за одно дело. Не нужны они мне, я так человеку тогда и сказал. Но уж очень просили принять, неудобно было обидеть человека. Очень просили. Взял. А куда девать? Вот и вспомнил про вас, Тимофей Иванович. Вы по доброте своей меня всегда выручаете. И за это я вам служить готов, и быть полезен, чем могу. Вот и представился случай: я вам не просто сбыть хочу эти ничтожные шкурки, вы в накладе не останетесь, Тимофей Иванович, и дружбе нашей продолжаться.