Боду подарком судьбы стала Анна. Для могучего чародея его женщина - его крепость, его опора, тепло и свет. Это она сделала из таинственного, не от мира сего, отшельника настоящего живого человека. Она когда-то приняла его таким, какой есть, поверила, не испугалась, и вот уж сколько лет хранит и оберегает его тайну.

А что скажут мужья двойняшек, когда увидят, что жена пальцами закрывает раны, останавливает кровь, договаривается не только со зверьём, но даже со змеями, а словом может развести огонь в печи?

Ничего хорошего из этого не будет. И что им делать со своим чародейством?

Бод спрашивал Анну, какой она была в возрасте Катерины и Лизаветы: так же хотела нравиться? Анна призналась, что когда ей купили взрослые одежды, подарили украшения и позволили носить всё это - сразу нашёлся жених, увёз из дома. Вот и всё. Родители не хотели расставаться с ненаглядной дочкой, шестнадцать лет - рановато для замужества*, но уступили: слишком настойчив был парень, да и завидный жених, такого в Речице не найдёшь! А через два года у неё родились двойняшки.

"Да. Так просто. Но Анна не была чародейкой. Как и все, покорилась родительской воле. А девоньки-то умны, способны - невиданно способны! Чего они хотят?
– думал чародей, передвигая на столе чарки с горелкой и наливками, и незаметно подсунул свою, нетронутую, раскрасневшемуся соседу.

Вот и первая забота: у подошедшего дружки в голове бордовая муть. И кружат его мысли вокруг обеих дочек. Что ещё за ерунда? А, понятно, парню они кажутся похожи. А Анна сидит, как ни в чём ни бывало: беседует".

С Анной без умолку трещала пышнотелая крутобокая мещанка Ольга, считавшая себя первой в городе красавицей.

– Пропустила я, как садили молодую на дежу*, - сказала Ольга, намекая на важность этого обряда, открывавшего порой девичий грех.

– Татьяне двадцать один год - ещё бы чуть, и засиделась в девках. Шляхтич Копылович посватался к ней три зимы тому назад, и сразу на заручинах ботиночки ей обул*: хороший парень, молоденький. Ведь Танюшечка на одно лето его старше?

Анна знала, что обедневшие дворяне Копыловичи всё никак не могли решиться на такой брак. Весь город ждал: не передумают ли? Заранее жалели младшую дочь Кондрата, у которой шли годы... Что, если отберут у Яна Копыловича герб за то, что берёт в жёны мещанку?

– Родословную терять кому хочется? И как удалось Кондрату обкрутить это дело? А теперь Татьяна - паненка, и дети её будут не простые, а панские дети. Удачно выдал всех своих девок старик, - продолжала Ольга, за разговором успевая разглядывать мужа Анны, Бода, чинно сидевшего по другую сторону от жены. Разглядывала и удивлялась: и почему Анна вышла за этого молчаливого хмыря? Да рядом с ним завянет любая!

(Ольга покосилась на Анну - нет, не завяла, цветёт. С чего бы это? Приглядеться надо - может, пропустили людские глаза какой секрет?)

Что, не нашлось бы такой видной бабёнке кого-нибудь повеселее, - даже из неженатых молодцев? А-а! Так она тогда была слезливая, бессловесная и малость не в себе, - вспомнила мещанка.
– Теперь с ней и поговорить можно, а раньше бесполезно было подходить".

Ольга не заметила, что говорит-то она одна.

Анна сидела, приветливо повернувшись к соседке, слушала, глядя той в глаза мягким взором, и время от времени кивала головой.

Ольга не умолкала:

– Речицкие бабы говорили, что Танюшка, - нет, нет, я ничего такого не хочу сказать про воспитанную, достойную девушку!
– но мещанки говорили: не сядет Танюша на дежу... Чем бы она удержала возле себя Яна Копыловича?

Анна подумала: за что такое испытание Яну и Танюше? Три года ждать решения малого сойма*? А если бы сойм решил не в пользу Яна?

Ольга с неодобрением покосилась на Бода и в сторону молодёжи:

"Нет, ну вы посмотрите на этого бортника - как суров. Ну и что, если ребята потрутся возле его девчонок? Запугал, наверное, дочек - боятся лишний раз улыбнуться, зубки жемчужные показать!" - возмутилась она.

"А какие миленькие! Личики беленькие, чистые, - думала Ольга, хватив чарочку наливки и закусывая куриным крылышком. (Хорошо угощают!) - Правда, я бы им щёчки свеклой чуть-чуть тронула. Но и Анна щёки не подкрасила, а зря - у всех, даже у Танюшки-невесты румянец.

Мещанок наших не узнать! Ух, кобылки: нарядились, украсились!

Юбки надели из яркого дорогого адамашка*. Сорочки тонкие, у кого - с вышивкой, у кого - с кружевом, с завязками, из самого деликатного выбеленного полотна. Кабаты у всех расшиты цветной тесьмой и строчкой, кроены в талию, пуговицы - рядами. На голове чепцы с вышитым круглым донцем, со сборками по краю, а у некоторых - нарядные шапочки с ушками, и через ткань ушек продеты металлические кольца, и висят эти кольца, спускаясь почти до шеи. На груди разложены бусы из цветного стекла, да в несколько нитей!.. А вон сидят белобрысые бесцветные девчонки: брови сажей подвели - и стали красавицы.