На площади Kalvin она не столько узнала, сколько угадала образ, о котором думала, но надеялась увидеть немного позже, после того, как совершит свой ритуал. В преддверии новых дней ей хотелось бы сосредоточиться, она шла, как на экзамен, хорошо подготовленная, и ей не нужны были подсказки.

Проходя по мосту Szabadsag, Имоджин задумалась над признанием, которое ей, наконец, удалось выбить с Andrew. В последнем письме он написал, что когда-то безумно любил девушку по имени Катя, но она погибла в 97-м году, и с тех пор его сердце словно оделось камнем, и не воспринимает новую любовь. Почему не сказал об этом раньше? Он привёл, как обычно, интересный пример. Данила встречался с девушкой, у них были прекрасные отношения, и в скором времени они собирались сойтись. Однажды, когда они нежились поутру в постели, Полина (так её звали) спросила, сколько у него до неё было женщин. Он, понятное дело, сказал, что она – первая, но она была настолько настойчива, что для достижения цели пообещала сделать своё признание – но только после него. Данила (недаром с отличием закончил Бауманский институт) скрупулёзно подсчитал и выдал цифру – тридцать семь. «Пять», – выдавила она сквозь зубы, и стала спешно одеваться. Стоя в дверях, сказала, что в момент шокирующего признания почувствовала, как в комнату, одна за другой, заходят тридцать две обнаженные девушки – разница в количестве сексуальных партнеров. Она ушла, и больше они не виделись.

Конечно, Андрей оказался настолько тактичен, что под пыткой рассказал только об одном эпизоде, но и этого оказалось достаточно. Умершая заполнила его жизнь, и, хотя он оправился от потрясения, это ещё долго будет его преследовать, и отравлять жизнь другим девушкам, пример тому – их первая ночь в Венеции.

Венеция! Вот это город для него. Он восторгался этим городом, говорил, что с удовольствием пожил бы в нём лет пятьсот назад, в эпоху расцвета венецианской республики. А Мост Вздохов вызывал в нём единственную ассоциацию – по нему, из здания суда в тюрьму, когда-то проводили самого Джакомо Казанова, но этому авантюристу, в отличие от других арестантов, впоследствии удалось сбежать.

Имоджин миновала мост, и чем нетерпеливее жаждала она полного освобождения, которое, как она думала, наступит возле статуи святого Геллерта, тем быстрее шла. Возле купален Геллерт тень, которая мелькнула перед ней на площади Kalvin, приблизилась, приобрела отчетливость, и Имоджин суеверно отвернулась. Это был Ференц, он шёл за ней, вероятно, от самого дома, и настиг в том самом месте, где они познакомились. Повернувшись лицом, она сказала:

– Я собиралась позвонить тебе сегодня вечером. Но я не хотела тебя видеть до того, как… ну, ты знаешь мою странность – ритуал возле святого.

В его облике, в его манере держаться проступала та ясность души, которая так нравилась Имоджин. Его лицо, немного осунувшееся и очень спокойное, говорило о глубоком скрытом страдании.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Позже, дорогой, я же сказала, что собиралась набрать тебе сегодня вечером. Надо же, как всё совпало.

– Тогда я пойду с тобой, – обрадовался он.

Она возразила – ритуал есть ритуал, ей нужно подняться на холм одной, и пусть её друг простит ей эту маленькую слабость.

– У тебя там свидание? – недоверчиво спросил он.

– Нет же, глупый, какое может быть свидание в священном месте!

Имоджин легонько толкнула Ференца, и её прикосновение немного его успокоило.

– Но если ты всё равно уже решила, зачем туда ходить?

И он опасливо посмотрел в сторону холма. Но она упорно стояла на своём – ей нужно сходить, если запланировано, то это надо сделать. В его глазах появилось то упрямо-недоверчивое выражение, характерное для моментов, когда ему хочется во что бы то ни стало переломить ситуацию.

– Прошло два месяца, как ты говорила, теперь ты можешь мне сказать: мы вместе, или нет? Скажи мне, и иди, а я тебя тут подожду.

– Ференц, ты так долго ждал, почему не можешь потерпеть каких-то полчаса? Оставь мне это мизерное личное пространство, последнее препятствие между нами, пожалуйста, милый!

Казалось, он пал духом. Почему она не может успокоить его, и пойти совершать свой ритуал? А если она не хочет говорить, значит осталась вероятность, что она не вернётся к нему!?

– Но, дорогой, одна маленькая просьба смутила тебя! Ты не можешь пойти на мизерную уступку, как же ты планируешь дальше строить отношения? Запрёшь меня в клетку?

Имоджин собралась идти, но его недоверчивый взгляд остановил её. Она была огорчена, а ещё больше раздосадована. Ей казалось нелепым, что Ференц упирается, она рассчитывала на любовь и полное взаимопонимание, на то, что он окружит её заботой, и этим привяжет к себе, а не принуждением. Возможно, она бы поупрямилась для виду, подразнила, и не пошла бы к святому, но теперь это стало вопросом принципа.

– Так что же, ты не хочешь меня пускать на холм? – раздражённо спросила она.

Взгляд его внезапно просиял:

– Нет же, просто я… хотел, чтобы ты прежде выслушала меня. Пойми, я так долго страдал, что для меня мучительна каждая минута, проведенная без тебя!

Она почувствовала, что он говорит правду, и отвернулась.

– Я много думал в одиночестве. И без конца перебирал одни и те же мысли. Кажется, я передумал больше, чем за всю свою жизнь. Ничто не расширяет так умственный кругозор, как страдание. Я понял, что потерял тебя по своей вине. Надо было уметь удержать тебя. Только бы ты не раздумала за эти два месяца! – об этом были мои мысли, больше ничего не лезло в голову. Только бы не передумала, и тогда мы начнём всё сначала! Возможно, я недостаточно вникал в твои интересы, может, чем-то раздражал. Я столько передумал в поисках ошибки, из-за которой потерял тебя, не смог затмить того…