Колымага загрохотала оббитыми железными полосами ободами по узкой, усыпанной толстым слоем битой керамики улочке посёлка гончаров и далее - по пологому склону балки к изгибавшейся дугой по её дну параллельно крепостной стене узкой, вымощенной жёлто-серым камнем дороге.

Минний и нагнавший его Дельф шагали бок о бок позади телеги: один - в нарядном тёмно-зелёном паллие ниже колен, широкополом чёрном петасе и с крепким дорожным посохом, другой - в видавшем виды коричневом гиматие поверх туники и конусовидном матросском пилосе на макушке шаровидной головы. Ближе к выезду из балки, где зажатая между сдвинувшимися склонами дорога пошла круто вгору, Дельф и Минний упёрлись ладонями в высокий тележный задок, придя на помощь понукаемым и нахлёстываемым Парфеноклом мулам и следя, чтобы угрожающе накренившиеся пифосы не вывалились из телеги. Благополучно выбравшись общими усилиями наверх, Парфенокл натянул вожжи и пригласил Минния и Дельфа устраиваться рядом с ним на передке, что они охотно и сделали, усевшись по обе стороны возницы, ведь до мемноновой усадьбы было ещё добрых 60 стадий.

Сразу за выездом из Южной балки на равнину начиналась херсонесская хора - так называемые "клеры" (жребии) - примерно одинаковые по площади земельные участки, огороженные толстыми, как крепостные стены, каменными заборами выше человеческого роста. Внутри эти участки были разделены чуть меньшими оградами на 4 - 6 делянок, называвшихся, собственно, клерами и находившихся в собственности отдельных граждан. Большие участки отделялись друг от друга сетью ровных, пересекавшихся под прямыми углами, подобно городским улицам, продольных и поперечных дорог шириной в шесть шагов (только, чтоб разъехаться двум телегам), тянувшихся на десятки стадий: от Херсонеса на севере до Посейдонова мыса на юге и от двойных стен Старого Херсонеса на западе до протянувшейся, словно рукотворный вал, от моря до моря вдоль восточной границы Гераклейского полуострова Геракловой горы. Всего таких участков здесь было больше четырёх сотен, и около двух тысяч граждан владели здесь клерами, получая доход тяжким земледельческим трудом. Ещё примерно тысяча граждан добывала средства существования себе и своим семьям различными ремёслами и ловлей рыбы, не имея земельных наделов. Около сотни богачей, занимавшихся высокоприбыльными торговыми и ростовщическими операциями - правящая элита полиса - сдавали свои клеры в аренду земледельцам. Неплодородные, каменистые склоны Геракловой горы и сбегавших с неё к глубоко вонзившемуся на севере в Таврские горы заливу Ктенунт широких и глубоких балок служили общинным пастбищем, на котором под присмотром рабов и огромных чёрных псов паслись принадлежащие херсонеситам козы, овцы и коровы.

Утро выдалось ясное и ещё по-летнему тёплое. Небо над Гераклейским полуостровом и над морскими далями радовало глаз прозрачной, ничем не замутнённой голубизной. Только далеко на востоке - над зелёными волнами Таврских гор - висели дымными клубами невидимого пожара сизые облака.

Умостившись поудобнее на скамье слева от Парфенокла, Дельф поинтересовался у Минния, как его приняли в доме архонта Гераклида. Тот ответил, что благодаря Невмению, архонт принял его как родного, а узнав, что Минний отказался от притязаний на отцовский дом, даже не стал брать с него плату за предоставленные в его полное распоряжение комнаты старшего сына. Глядя вдаль поверх длинных, атакуемых назойливой мошкарой, находящихся в непрестанном движении ушей мулов, трусивших неспешной рысцой по ровной как стрела дороге, Минний вспомнил, как в день своего приезда явился с Пактием вечером к украшенному парой приземистых квадратных колонн входу на гераклидово подворье на центральной херсонесской улице - всего в одном квартале от арки Парфенона.

Спросив имена, раб-привратник без задержки впустил их и проводил полутёмным пропилоном во двор. Там они застали, помимо хозяина, ещё шестерых человек, пришедших поглядеть на внезапно объявившегося в Херсонесе после десятилетнего отсутствия сына ритора Гераклия и послушать из первых уст рассказ о его заморских приключениях, о которых, стараниями Невмения и его друзей уже разлетелись по городу прелюбопытные слухи.

Молча пожав руку Пактию, Гераклид - высокий худощавый 53-летний мужчина с благородным продолговатым лицом, окружённым облаком волнистых пепельных волос, окинув его спутника пристально-недоверчивым взглядом, тотчас устроил ему первую проверку, спросив, помнит ли он и узнаёт ли кого-либо из присутствующих здесь гостей.

Всмотревшись в освещённые висевшими на деревянных столбах окружавшего дворик перистиля факелами лица стоявших позади архонта мужей (несомненно, заранее сговорившихся об этой проверке), Минний без труда вспомнил и назвал имена известных всему городу богачей, ровесников Гераклия - Дамасикла, Матрия и Санниона, а так же старшего сына последнего - Мегакла, вместе с которым два года прослужил в эфебах. Не столь уверенно он опознал и младшего сына Гераклида - чернокудрого красавчика Агасикла. А вот его друга и ровесника Каллиада, сына купца Артемидора, Минний так и не признал. Тем не менее, Гераклид удовлетворённо заявил, что сын покойного ритора Гераклия это маленькое испытание успешно выдержал, в чём он, впрочем, после разговора с Невмением, и не сомневался.

А Мегакл, растянув обрамлённые светло-каштановыми усами тонкие розовые губы в дружеской улыбке, заключил спутника Пактия в крепкие объятия и уверенно подтвердил, что, хоть он и здорово изменился за прошедшие десять лет, но это, вне всяких сомнений, единственный сын ритора Гераклия и его товарищ по эфебии Минний.

Гераклид пригласил всех в андрон на дружескую трапезу, устроенную сегодня в честь приезда своего понтийского проксена и давнего доброго партнёра и друга Пактия.

На пороге трапезной две немолодые рабыни, стоя на коленях, снимали с гостей обувь, омывали им в медных лоханях ноги и вытирали насухо мягкими полотенцами. Хозяин сам рассадил гостей на ложа, традиционно расставленные по три вдоль трёх стен небольшой трапезной палаты. Три самых почётных ложа у дальней от входа стены заняли сам хозяин, Пактий и Дамасикл, последние три года занимавший унаследованную от отца Афинея должность главного логографа Совета - начальника правительственной канцелярии, слева от входа расположились Саннион, Минний и Мегакл, женатый на старшей дочери Гераклида Афинаиде, справа - Матрий, Агасикл и пучеглазый Каллиад - жених младшей дочери хозяина дома Агафоклеи. Сама 16-летняя любимица Гераклида, вместе со столь же юной, светловолосой смазливой служанкой помогала поварихе Тирсении - дородной улыбчивой женщине, носить с соседней кухни и расставлять на столиках перед гостями широкие расписные блюда с едой. Минний заметил, что юная красавица Агафоклея ни разу не взглянула на своего жениха, не сводившего с неё вожделённого взгляда, зато несколько раз с явным любопытством стрельнула из-под густых длинных ресниц в его сторону. Оно и понятно: всякое новое лицо, особенно мужское, куда больше привлекает женщин, чем то, что давно и хорошо знакомо.

Быстро закончив сервировку столов, Агафоклея, повариха и юная служанка (судя по несомненной схожести их лиц - её дочь), остались в открытом на кухню дверном проёме на тот случай, если гостям вдруг понадобится что-нибудь ещё, а главное - чтобы послушать занимательный рассказ сына Гераклия о его заморских приключениях. Стараясь не глядеть в сторону Агафоклеи, но постоянно чувствуя на себе её изучающий взгляд, Минний, как хорошо заученный урок, повторил повесть о растянувшемся по воле неумолимого рока на целое десятилетие своём пребывании на чужбине, дополненную эмоциональным рассказом Пактия о его спасении от верной гибели в бушующем море.

Когда под конец нить его рассказа перехватил Пактий, Минний, не удержавшись, скосил глаза в сторону дверного проёма и с удовлетворением поймал на себе взволнованный взгляд волоокой дочери Гераклида. Заметив с какой неприязнью, кривя губы в презрительно-высокомерной ухмылке, глядел на него с ложа напротив охваченный ревностью Каллиад, он внутренне усмехнулся. А когда Пактий попросил проксена Гераклида временно приютить в своём доме своего спасителя, не по своей вине ставшего бездомным в родном городе, и тот охотно согласился, насупленное лицо Каллиада перекосила гримаса нескрываемого недовольства от столь неожиданного и неприятного для него поворота. Должно быть, его совиный нос почуял в воскресшем сыне ритора Гераклия угрозу невинности своей будущей жены...