Следуя за царским бунчуком, вожди обнесли вновь обретённого царя по пути Гойтосира вдоль рядов ликующего войска и бережно опустили его на землю перед входом в бело-золотой царский шатёр. Заткнув булаву за пояс, Палак осторожно, чтоб не уронить с головы тиару, встал и сошёл со шкуры на землю. Четверо телохранителей тотчас подняли священную шкуру за ноги, занесли в шатёр и расстелили на царском месте у дальней от входа стены (позже её отдадут на выделку лучшему неапольскому дубильщику).

– Дядя, - обратился Палак к Иненсимею, - прикажи, пусть воины зажигают костры и ставят на огонь казаны. Пусть наши пастухи пригонят сюда побольше скота. Я хочу, чтоб сегодня ни один воин, ни простолюдин, ни старик, ни ребёнок, ни слуга, ни раб не остался голодным. Пусть слуги везут сюда пиво и вино из царских погребов. Будем пировать и веселиться, пока Гойтосира не сменит на небе Аргимпаса. А пока будет вариться мясо, прошу вождей, тысячников и братьев в мой шатёр - промочить горло добрым вином.

И Палак первым шагнул мимо застывшего с бунчуком у входа Тинкаса и двух невозмутимых, как каменные истуканы на древних курганах, копьеносцев-телохранителей под оберегаемую золотыми грифонами и орлами сень бывшего отцовского шатра, в котором он отныне - полновластный хозяин.

САВМАК

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Вечером после избрания Палака царём Посидей устроил в своём доме праздничный пир для десятка стариков - глав богатых эллинских семейств, пригласив на него и уважаемого херсонесского гостя Формиона. Мессапия же с сыном Стратоном вернулась с неапольской стены вместе с царицей Опией, царевнами и юными царевичами во дворец, где их ждало изысканное и обильное праздничное угощение.

Переночевав в доме Посидея, утром Формион засобирался в Херсонес. Мессапия не возражала: в самом деле, после полутора месяцев, прожитых в тесной кочевой кибитке, пора было возвращаться домой, к обустроенному городскому быту.

Расцеловавшись и попрощавшись после завтрака с царицей Опией, жёнами Палака (у которого так и не нашлось времени навестить их минувшей ночью) и всей своей скифской роднёй, Мессапия забралась в ждавшую её перед входом во дворец кибитку, Формион и полусонный Стратон сели верхом и тронулись шагом из дворцовой цитадели к юго-западным воротам, за которыми их ждали три сотни скифов-телохранителей. (Чтобы политические противники Формиона не объявили его тираном, опирающимся на чужеземных воинов, эти три сотни скифов считались личной охраной царевны, предоставленной владыкой скифов своей дочери.)

Спешившись на краю дымившегося кострами Священного поля, Формион, Стратон и Мессапия стали пробираться через шумное воинское многолюдье к белевшему возле чёрной ариевой скалы царскому шатру.

Как раз в это время вождь напитов Скилак у своего шатра отдавал наказы старшему сыну Радамасаду, отсылая его со "стариками" в Тавану на смену юному и неопытному Савмаку. Кинув быстрый взгляд вслед прошествовавшей неподалёку, соблазнительно покачивая прикрытыми узорчатой юбкой крутыми бёдрами, царевне Мессапие, Радамасад вновь сосредоточил своё внимание на напутствиях отца, кивая в знак того, что всё будет исполнено в точности.

Минут через десять Формион, Стратон и Мессапия, простясь с царём Палаком и царевичами, проследовали от царского шатра мимо шатров напитов обратно к проходившей по северному краю Священного поля дороге. Осторожно сёрбая деревянной ложкой из общего казана горячий кулеш, Радамасад проследил глазами, как Мессапия залезла в свою кибитку, старик и юнец, ступив на подставленные спины слуг, сели на коней, и их небольшой отряд тронулся рысью в сторону Херсонеса.

Неспешно перекусив на дорожку, воины старше пятидесяти лет (кроме скептухов, разумеется), возвращавшиеся после выборов царя по решению вождя домой, стали прощаться с остающимися пока с вождём на Священном поле сынами, зятьями и младшими братьями, которым, быть может, предстоит вскоре по воле молодого царя обрушиться карающим мечом на обидевший покойного царя Скилура Боспор. Наконец полтыщи "стариков" напитов и примерно столько же хабеев, которых вождь Госон отсылал домой со своим старшим сыном Госоном, выбрались из табора на околицу, куда их молодые сыновья успели пригнать с пастбищ, взнуздать и оседлать их отъевшихся за трое суток коней.

Давние приятели, Радамасад и Госон поехали бок о бок в голове колонны, сперва пустив застоявшихся коней машистой рысью, а затем, отъехав немного от воинского стана, сорвав их в галоп. За ними скакали вперемешку хабеи и напиты, многие из которых с младых лет приятельствовали по-соседски, делили хлеб-соль в походах и набегах, переженили сыновей и дочерей.

Вскоре спешившее к брошенным хозяйствам седобородое войско нагнало отряд херсонесского вождя Формиона. Приказав "отцам" попридержать коней, Госон и Радамасад, чтоб не глотать пыль за телохранителями царевны, ускакали вперёд.

Красивый вороно-чалый мерин Формиона и широкозадая соловая кобыла Стратона, одетые в роскошные чепраки и драгоценную сбрую, бежали на привязи за задком кибитки. Отъехав подальше от скифского стана, дед и внук поспешили перебраться в мягкое и тёплое нутро мессапиевой кибитки: Формиону на исходе шестого десятка тяжело было долго высидеть в жёстком седле, - он и так уже наездился верхом за эти полтора месяца больше, чем за всю предыдущую жизнь! А 13-летний Стратон, проведя беспокойную ночь в объятиях двух горячих дворцовых служанок, которым Мессапия велела согревать в холодную осеннюю ночь её обожаемого сыночка, утром засыпал на ходу, рискуя свалиться под ноги своей смирной, вышколенной кобылы.

Догнав кибитку, Радамасад и молодой Госон поскакали рядом с ней - один справа от облучка, другой - слева. Заглянув через приоткрытый передний полог, они увидели двух дремавших, сидя у бортов с поджатыми коленями, рабынь, спящего на мягком ворсистом ковре в глубине кибитки, уткнувшись лицом в подушку, подростка, вытянувшегося на спине вдоль другой стенки старика и полулежащую на высоких подушках между ними красавицу-царевну. Предупреждённый оглянувшимся возницей о том, что их догоняют двое молодых скептухов, Формион, посылая им мысленные проклятия, был вынужден вынуть руку из распираемой тугими грудями пазухи сарафана своей обожаемой невестки, давно уже заменившей в его сердце и на его ложе постаревшую и покорно отошедшую в тень законную жену.