Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения
вернуться

Шефнер Вадим Сергеевич
Шрифт:

Шиповник

Здесь фундаментов камень в песок перемолот войной, В каждой горсти земли затаился смертельный осколок, Каждый шаг продвиженья оплачен кровавой ценой, — Лишь девятой атакой был взят этот дачный поселок. Ни домов, ни травы, ни заборов, ни улицы нет, И кусты и деревья снарядами сбриты с размаху, Но шиповника куст — не с того ль, что он крови под цвет, — Уцелел — и цветет среди мусора, щебня и праха. Стисни зубы и молча пройди по печальным местам, Мсти за павших в бою, забывая и страх, и усталость. А могил не ищи... Предоставь это дело цветам — Всё видали они, и цвести им недолго осталось. Лепестки опадают... Средь этих изрытых дорог Раскидает, размечет их ветер, беспечный и шалый; Но могилу героя отыщет любой лепесток, Потому что и некуда больше здесь падать, пожалуй...

Ленинградка

Она сидит, склонясь над чертежом, Не вслушиваясь в рев сирен тревожный. Ее проект — жилой высокий дом — Почти готов, — хоть завтра строить можно. А за окном, за шторой, все сильней Моторы воют и ревут сирены, И от стрельбы зенитных батарей, Как в судороге, вздрагивают стены. Потом — удар. И сразу гаснет свет, И стекол звон, и в окна дышит осень, И за стеною говорит сосед: «Опять, проклятый, где-то рядом сбросил!» Она встает, спокойна и бледна, Идет, дыша, как при подъеме в гору, Она, теперь ненужную, с окна Срывает маскировочную штору. Светло, как днем. Опалена огнем, Свисает неба розовая мякоть, И девушка стоит перед окном, Кусая губы, чтобы не заплакать. За плоским и широким пустырем, Над пыльною травою цвета хаки, Горит, как в небо вознесенный факел, Жилой, высокий, стооконный дом. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вот она берет рейсфедер снова, Макает в тушь, смиряя пальцев дрожь, Спеша при свете зарева ночного К утру закончить конкурсный чертеж.

Когда-нибудь...

Черемух запах горек и печален, Сухой валежник пахнет камфарой. Мы замолчим, мы к берегу причалим, Мы лодку втащим на песок сырой. Здесь из воды торчат по-крокодильи Ощеренные бревна-топляки. Вот здесь-то мы когда-то и бродили, Вот этим самым берегом реки... Ни тосковать, ни сожалеть не надо. И берега не изменился вид. На сердце ляжет ясная прохлада И холодком по телу пробежит. На сердце ляжет горькая прохлада, Мы глянем в глубину и в высоту, — Весна, весна! Чего еще нам надо? Мы снова здесь — и снова всё в цвету. Весна! Мы те же разумом и кровью, Но не вернуть нам времени того, Когда мы, как здоровые здоровья, Не замечали счастья своего.

«На станции гудели паровозы...»

* * *
На станции гудели паровозы, Скрипели у колодцев журавли, И алые, торжественные розы За пыльными оградами цвели. Мы у реки встречались вечерами, Мы уходили в дальние поля, Туда, где за песчаными буграми Дышала давней тайною земля. Там и поныне у речной излуки, На полдороге к дому твоему, В пустую ночь заламывая руки, Былое наше ищет нас. К чему?! Есть много в мире белых роз и алых, Есть птицы в небе и в ручьях вода, Есть жизнь и смерть. Но ни с каких вокзалов В минувшее не ходят поезда.

Мой город

...Давно ль, пройдя равнины и болота, В него ломился разъяренный враг И об его чугунные ворота Разбил свой бронированный кулак. Свой город отстояв ценою бед, Не сдали Ленинграда ленинградцы — Да, в нем ключи чужих столиц хранятся, — Ключей к нему в чужих столицах нет! И мы, огонь познавшие и голод, Непобедимы в городе своем, И не взломать ворота в этот город Ни голодом, ни сталью, ни огнем. Он встал, как страж, на сумрачном заливе, Вонзая шпили в огненный рассвет. Есть города богаче, есть счастливей, Есть и спокойней. Но прекрасней — нет! Он победит! Он все залечит раны, И в порт войдут, как прежде, корабли... Как будущих строений котлованы, За городом траншеи пролегли.

1944

Разлука

Ударит осколок под левый сосок, Трава заалеет во рву... Я пальцы изрежу о стебли осок, С минуту еще проживу. Раскрутится фильм небывалой длины, Заснятый за множество лет... И детство, и юность, и встречи, и сны — Каких только кадров там нет! Разлуки, дороги, улыбки, дома, Свои и чужие грехи... Какой оператор, сошедший с ума, Такой наснимал чепухи? Но встанут на место дома, и мосты, Ошибки, и клены в цвету, Когда на экране появишься ты Наплывом на всю суету. Ты встанешь у синих задумчивых рек, В полях, разодетых весной, Такая печальная, будто навек Пришла расставаться со мной. Я крикну тебе: «Дорогая, постой, Прощаться еще не пора — Покличь санитаров, хоть ниткой простой Пусть сердце зашьют доктора. Хоть час бы прожить, хоть короткий денек — Я так не хочу темноты. Ведь я на тебя наглядеться не мог, Зачем же прощаешься ты?..»

Первая любовь

Андрея Петрова убило снарядом. Нашли его мертвым у свежей воронки. Он в небо глядел немигающим взглядом, Промятая каска лежала в сторонке. Он весь был в тяжелых осколочных ранах, И взрывом одежда раздергана в ленты. И мы из пропитанных кровью карманов У мертвого взяли его документы. Чтоб всем, кто товарищу письма писали, Сказать о его неожиданной смерти, Мы вынули книжку его с адресами И пять фотографий в потертом конверте. Вот здесь он ребенком, вот братья-мальчишки, А здесь он с сестрою на станции дачной... Но выпала карточка чья-то из книжки, Обернутая в целлулоид прозрачный. Он нам не показывал карточку эту. Впервые на поле, средь дымки рассветной, Смутясь, мы взглянули на девушку эту, Веселую девушку в кофточке светлой. В соломенной шляпе с большими полями, Ему улыбаясь лукаво и строго, Стояла она на широкой поляне, Где вдаль убегает лесная дорога. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мы письма напишем родным и знакомым, Мы их известим о негаданной смерти, Мы деньги пошлем им, мы снимки вернем им, Мы адрес надпишем на каждом конверте. Но как нам пройти по воронкам и комьям В неведомый край, на поляну лесную? Он так, видно, адрес той девушки помнил, Что в книжку свою не вписал записную. К ней нет нам пути — ни дорог, ни тропинок, Ее не найти нам... Но мы угадали, Кому нам вернуть этот маленький снимок, Который на сердце хранился годами. И в час, когда травы тянулись к рассвету И яма чернела на низком пригорке, Мы дали три залпа — и карточку эту Вложили Петрову в карман гимнастерки.

«Я мохом серым нарасту на камень...»

* * *
Я мохом серым нарасту на камень, Где ты пройдешь. Я буду ждать в саду И яблонь розовыми лепестками Тебе на плечи тихо опаду. Я веткой клена в белом блеске молний В окошко стукну. В полдень на лугу Тебе молчаньем о себе напомню И облаком на солнце набегу. Но если станет грустно нестерпимо, Не камнем горя лягу я на грудь — Я глаз твоих коснусь смолистым дымом. Поплачь еще немного — и забудь...