Хотя, возможно, тут есть доля и моей вины – слишком уж красивую характеристику я себе составил при поступлении в вуз.

А ведь недаром говорил великий и мудрый крановщик Гавкалов из СМП-615 (о котором попозже), что «слишком хорошо – это совсем не хорошо»…)

Я спросил, не сообщает ли замполит ещё и о моём участии в ограблении банка, на что капитан хмыкнул, но всё же пожелал узнать за что именно так сильно невзлюбил меня товарищ замполит.

Причина, указанная мною, не являлась абсолютным вымыслом, я лишь заменил собою киномеханика части, которому замполит доверял развозить подарочки своим малолетний пассиям.

По моей версии, именно я случайно переспал с одной из девушек, а та нечаянно проболталась и замполит впал в яростную ревность, на почве которой и делает теперь из меня наркомана и дебошира.

После этого разговора ореол моей мечты о работе разведчиком в Соединённых Штатах крепко потускнел. Я заподозрил, что стал просто-напросто стукачом – «ухом гестапо в кармане обывателя».

Будущее подтвердило мрачные предчувствия. Ни о какой разведывательной школе уже и речи не было – она служила лишь вербовочной наживкой, зато два раза в месяц на встречах в комнате на первом этаже привокзальной милиции я докладывал, что никаких разговоров о политике среди студентов не слыхал.

С одной стороны, неудобно – не оправдываю возложенных на меня капитаном надежд, но что я ему расскажу?

Что Игорёша Рекун, мой однокурсник, поступивший в институт прямо со школьной скамьи, влюбился в Ольгу Жидову, четверокурсницу из Чернигова?

Все вечера он пропадает в её комнате, а Ольгины сожительницы эксплуатируют чувства юного влюблённого и посылают его с чайником за водой из крана в умывальнике.

Однажды в коридоре его остановил мой сокомнатник-четверокурсник Марк Новоселицкий.

– Ты что – у них за водоноса?– спросил он с усмешечкой.

– Ну, и что? – не сробел вчерашний школьник, вскинув острый носик со стёклами очков чайного цвета и жуя, с независимым видом, жевательную резинку.

– В Ольгу Жидову влюбился?

– Ну, и что?

– Может, и жениться на ней хочешь?

– Ну, и что?

– Как ты можешь жениться, если я её трахал?

– Ну, и что?

Игорёк выдержал и этот удар. Только чайник-предатель перекосился в ослабевшей вдруг руке и тонкая, как спица, струйка побежала на серый бетонный пол.

Аж жалко парня.

Сожитель мой не врал, конечно, и свой поступок объяснял желанием уберечь Игоря от роковой ошибки, но всё равно – сволочь он, этот Новоселицкий, хоть и еврей.

Короче, н'eчем мне выслужиться перед кагебистом и н'eчем подсушить подмоченную замполитом репутацию.

( … а ведь если бы закрыли на неё глаза и на факт крещения дочери в подпольной церкви, и на оскорбление работника КГБ на Комсомольской горке в городе Ставрополе, то я, глядишь, и без разведшколы в президенты б вышел.

Мама всегда говорила, что я очень способный.

По сути дела, я собственными руками отравил свои студенческие годы.

Две ежемесячные встречи с безымянным капитаном выматывали меня как неизбывная зубная боль.

Я глушил и гнал от себя мысли об этом, но они возвращались, как возвращаются к больному смертельной болезнью мысли о подступающем конце.

В моменты самых ломоносовских разгулов вдруг вспоминалось, что через три дня мне опять на встречу; и что хотя «сексот» всего лишь сокращение от «секретный сотрудник», но звучит парашнее, чем «чмо».

А деваться некуда – у них моё заявление и доносы с подписью «Павел».

Даже если залечу на зону, там враз «кум» подкатит, чтоб я стучал и дальше, иначе архивы КГБ дотекут до «пахана».

Жить мне стало тесно, как Синдбаду-Мореходу, когда в каком-то из путешествий на шею ему примостился подлый старик и душил ногами при непослушании.

Но почему чекист вдруг оказался безымянным?

Он называл мне своё имя-отчество, вот только убей – не вспомню.

Не то, чтобы боюсь – нет, а просто провал в памяти.

Как ни напрягаюсь, не могу вспомнить.

А впрочем, не слишком-то и хочется…)

 Ресторанов в Нежине тогда насчитывалось два – «Полiсся» на базарной площади, и «Чайка» в одноимённой гостинице возле горкома-райкома и Ленина на главной.

Третий находился в первом этаже вокзала, но днём он работал как столовая, поэтому я его не считаю.

Эпически провинциальная глушь; до умиления.

Даже площадь перед базаром, в сущности, всего лишь улица, но просто очень широкая, вверх от моста к универмагу.