– Ты чемпионка, Надь!

Когда мы втроём – Федя, Яков и я – пришли с грузом «довгих» в сень великанских вязов в Графском парке и возлегли в траве для возлияния под шелест зелёной листвы над головой, Яков спросил, правда ли, что я строил из себя канатоходца на трубе.

Я удивился, ведь его там не было, но Федя сказал, что весь англофак уже знает.

Мы выпили, Федя начал жаловаться на проректора Будовского, который испортил ему всю зачётку – за четыре года обучения там стоят одни лишь тройки, а гад Будовский взял и четвёрку поставил, хоть Федя и просил его не делать этого.

По этому поводу Яков поделился философской поговоркой «плыв, плыв, а перед берегом втопывся».

Мы снова выпили и, вдохновившись ярким тёплым днём, я сказал, что канатоходство – ерунда и мне по силам взобраться даже на вон тот вяз.

Его широкий неохватный ствол раздваивался метрах в восьми над землёй.

Яков назидательно поднял указательный палец и объявил это невозможным, и он готов поставить две «довгих», если я помашу ему рукой из листвы кроны.

С моей стороны не обошлось без мухлевания – позади вяза росло тонкое дерево, откуда можно перебраться в развилку вяза.

Я поднялся на условленную высоту и благополучно возвратился на родную землю.

Яков начал было витийствовать, что про подставу не уславливались, но Федя, в качестве третейского судьи, сказал ему заткнуться – оговорённая точка достигнута и две бутылки за ним.

Когда мы допили и по шли обратно в общагу, я показал им трубу надо рвом – вот она, канатоходная.

У Яши взыграло ретивое и он сказал, что тут и переходить-то нечего и он запросто это докажет за две «довгих». Только пусть я подержу его штаны.

Чего не сделаешь для старшего товарища c твоего факультета, наставника по преферансу и в затяжного «дурака»?

И он пошёл в белой нарядной рубахе в широкую клетку из «жовто-блакитних» полосок, из-под которой длились его длинные ноги в носках и чёрных туфлях.

Он не знал насколько коварна эта труба над серединой рва.

Вобщем, там оказалось не так уж и глубоко.

Когда он выбрался обратно на берег, к цветовой гамме облепившей его торс рубахи добавилась зелень тины.

Терять ему уже было нечего и он пошёл во второй раз с таким же успехом, как и в первый.

Я начал ржать и Федя, для поддержания чести четвёртого курса, отдал мне свои штаны и тоже пошёл по шаткой железяке.

После приводнения ему хватило ума вылезти на тот, противоположный берег.

Чёрт побери! Как я угорал с их штанами в руках!

Хорошо хоть общага рядом, а там четверокурсник без штанов не такая уж и редкость.

Но смеялся я, похоже, не к добру.

Приехав домой в Конотоп, я узнал, что Ольга пропала.

Вчера ушла на работу и больше её не видели.

Моя мать ходила к её тётке, но и та ничего не знает.

По настоянию матери я всё-таки поужинал перед тем, как отправился к тёте Нине в надежде на более свежие новости. Та опечаленно качала головой, ничего.

Тогда я пошёл на кирпичный завод.

Уже давно стемнело и в цеху основного корпуса горел жёлтый свет.

Оказывается, на конотопском кирпичном печь не кольцевая, а с вагонетками, по принципу туда-сюда.

В цеху я увидал только одного мужика и спросил где Ольга.

– А где ей быть? Таскается в городе,– со злостью ответил он.

Тут я узнал его – тот самый с кем она меня знакомила возле Первого магазина.

Узнал ли он меня?

Не знаю.

Я вышел в ночь на территории завода. Таскается…

Но, может, ещё придёт на третью смену? Мне всё равно идти некуда.

Неподалёку от цеха я взобрался на кладку стены недостроенного здания и уселся там, как тот филин, или сова, что прилетела ко мне в детстве на Объект, посланная неизвестно кем.

Вот так я и сидел там, посреди ночи, думая мысли, которые лучше не начинать думать, а если уж начал, то лучше не додумывать до конца, потому что наступает момент, когда их критическая масса доходит до точки, за которой – хочешь ты того, или не хочешь – надо уже что-то делать, неважно, додуманы они у тебя, или нет.

Вот только что?

Распахнулся прямоугольник жёлтого света, из двери цеха вышел мужик и захлопнул свет темнотой.

Опять открыл, зашёл и – снова темно. Выходил помочиться.