– Ну, где-то посередине.

Вобщем, изъяли эту книгу, долистались до страницы и на следующем свидании:

– А ведь в книге это ты написал.

– Что?!

– Почерк твой – вот что! Лучше сам признайся – зачем?

Короче, на пушку берёт, экспертизой стращает.

Через месяц он мне объяснил, что у меня буква «а» хоть и похожа, но другая. Так ему графолог говорил.

И, что характерно, не извинился даже.

Вобщем, я, типа, обиделся и перестал ходить на свидания, сколько бы он ни семафорил.

А при случайных встречах в городском транспорте я сводил общение к безразличной незаинтересованности.

Ему, похоже, дошло, что от такого сексота пользы – как от двух тузов в прикупе на мизер с дырками и – отстал.

Так в архивах КГБ перестали копиться доносы с моим почерком и подписью «Павел».

Но я ни разу в жизни об этом не пожалел – особой любви между нами никогда не было.

( … да, но теперь придётся отмотать назад – что это за Славик с Двойкой?..)

Они пришли в мою общаговую жизнь на смену Феде с Яковом.

Первокурсники.

Славик из Чернигова поступил на англофак и даже поселился в одной со мною комнате.

Он тоже служил в стройбате, правда в привилегированной его прослойке – заведовал завскладом, чмошник, следовательно происходил из семьи достаточно зажиточной для ведения переговоров с командованием части.

А в стройбат он угодил из-за зрения, которое и прятал за линзами полутёмных очков. Длинный чуб из прямых каштановых волос наискосок покрывал его лоб – от края и до края. Верхнюю губу он не брил, сберегая мягкие женские усики.

Прошедшему школу стройбата не нужно долго объяснять значение всеобъемлющей мягкости, всепонимания и всепрощения во взгляде сожителя по комнате после недолгой отлучки в Графский парк.

Стройбатовец найдёт в себе решимость задать прямой вопрос и, после прямого ответа, попросить.

В просвещённых кругах это называется «упасть на хвост».

Дурь сплотила нас и сделала, практически, неразлучными.

Вспоминается случай зимнего подсоса, когда я прямо среди недели решил смотаться в Конотоп: трёхчасовой электричкой туда, семичасовой обратно. Так Славик со мной поехал, вот до чего преданный друг.

В Конотопе мы к Ляльке зашли, а тот спросил у меня – помню ли я того фраера питерского?

Как не помнить, мне ещё ботинки на нём понравились: увесистые такие, сразу видно, что выносливые.

Лялька тогда его покорял широтой размаха жизни провинциального захолустья.

Завёл питерца в свой подвал, где травка до кондиции доходит; мы ещё там курнули – ничего, доходчивая травка.

– Так эта гнида,– говорит Лялька,– на той неделе мой подвал бомбанул. Дверь сломал и всё вынес. Его Серёга Король на вокзале видел, тот с рюкзаком, на ленинградский поезд садился.

Да, чистая работа: Питер – культурная столица.

Вобщем, Лялька пару головок уделил, но с предупреждением, что качество ещё не проверял. Я, на всякий, ещё на Декабристов 13 заскочил, на чердаке в сарае одну-две веточки нашёл.

На обратной электричке совсем невтерпёж стало, я из лялькиной в тамбуре косяк забил, пока Славик вокруг меня ширму в меховой шапке изображал.

Выкурили, в вагон зашли сели напротив друг друга.

Он на меня смотрит, я на него. В надежде, так сказать, может это меня просто ещё цапан'yть не успело?

Но всё это туфта. Если начинаешь такие надежды строить, значит в дряни дозы не больше, чем в кухонном венике.

В Нежин приехали поздно. Подавленные такие, обезнадёженные.

Пока до общаги доехали совсем темно стало.

Но, на всякий, прошли к Старому корпусу.

Безлюдье. Ночь. Зима.

Я из чердачной забил. Затяжку сделал.

Славик рядом стоит, но сдерживается.

Я ещё раз затянулся и сказал:

– Славик, ( … а от мраморной дощечки на углу Старого корпуса с надписью «Здесь учился Н. В. Гоголь…» мне мои же слова эхом возвращаются…), мы не зря сегодня загнали трёх лошадей.

И передал косяк в его вожделеющие пальцы.

Ну, а Двойка из Бахмача, вообще-то был Сашей. Я его сперва «Двоечником» назвал, но потом укоротилось до «Двойки».

Он же дал мне кличку «Ахуля», от моего полуцензурного клича, которым я отвечал на любые всплески течения жизни: «А хули!»

И даже не из Бахмача он, а из села, что к Бахмачу примыкает.

Вот он и строил из себя наивное дитё природы, сельского простачка.

Родители его не слабо харчевали, каждый выходной собирали в дорогу добрячую «торбу». Так что здоровый получился детинушка.