Меня поразила её бледность. Не серовато-болезненная, а словно тонкий фарфор.

До прозрачности белый фарфор.

Уже не знаю от чего больше сжимается сердце: от её красоты, или от жалости к ней.

Конечно же, я тупая скотина, столько мучил и себя и её.

Я снова её обнимаю. Она смеётся и плачет у меня на груди.

Как я люблю её!

Этот проклятый месяц она приходила домой и просто пластом лежала.

Боль буквально физическая. И всё безразлично. Мама не знала что и делать.

– Что с тобой, Ирочка?

– Ничего.

Скотина. Подлец.

До чего бледная. Какая красивая.

– Приходи. В комнате никого.

Она радостно отправилась домой переодеться и сказать маме, что празднует и ночует у подружки.

( … в советских праздниках мне больше всего нравилось именно это вот затишье после демонстрации.

Улицы пустеют, машин и пешеходов почти нет.

Люди разошлись по домам, начинают праздновать…)

Общага тоже стоит пустая. Кроме 72-й комнаты на третьем этаже. Это наша комната, наш этаж, наша общага, наш праздник.

Праздник примирения.

Света чуть было не испортила праздник.

Пользуясь царящими вокруг безлюдьем и тишью, я вышел в туалет в одних трусах, а потом зашёл в умывальник. Тут она меня и прищучила.

– Это что за дела?

И пошла причёсывать мне ухо, что не допустит расширения штата без предварительного согласования. Она мне прощает Ирку, прощает Машку, но что это за новая лярва у меня в комнате?!

– Да ты что?! Это же Ира!

Нет, она только что туда заглянула, а та спиной стоит у окна – откуда может быть у Ирки такой пеньюар?

Как будто я знаю. Сам первый раз вижу.

На второй день я утром вышел из общаги. В гастрономе на площади продавали редкий дефицит – бело-синие банки сгущёнки.

Гордый своей добычей, я вернулся в 72-ю, а Ира с койки у окна сказала:

– Что? Сгущёнку принёс?

Я ох.. опешил, то есть.

– Это ты как это?

– У тебя такой нос довольный, сразу видно.

И с такими способностями писать подмётные письма?

Что-то тут не то…

Так я сдался и мы стали жить-поживать одной общей дружной семьёй.

Полигамия называется.

Мне в ней досталась роль связующего звена.

( … связующее звено должен усвоить одно золотое правило – никаких имён.

«Милая» – самое оно; и ей приятно и недоразумений нет.

Возможно, кто-то предпочтёт «зайку», или «рыбку», это дело вкуса, но, по моему скромному мнению, к чему лишний зоопарк разводить?

– Да, милая. Конечно, милая…)

Сцен Света больше не устраивала.

Она чётко знала своё место – после Иры, перед Марией.

Официально девушки не были представлены, но знали о существовании друг дружки.

Ира и Света наверняка, а Мария, скорей всего – да.

В общении с милыми я особо эту тему не затрагивал – кто что знает, чего не знает, но Нежин провинциальный городок, где все всё про всех.

Когда на третьем курсе я проходил педагогическую практику во школе № 2, какая-то из преподавательниц на перемене начала выдавать порочащую информацию о Марии.

Она старательно смотрела не на меня, а на мою однокурсницу, что тоже проходила там практику.

Это была очень старательная студентка. И она очень старательно готовилась к своему первому уроку.

У себя дома она собрала всех-всех своих кукол и куколок, усадила на крышку пианино и готовилась:

– Good morning, children!

( … инфантилизм – смертоносное оружие, он для меня страшнее пулемёта.

То есть, хочу сказать, от него меня на рвоту тянет…)

То ли дело молодожёны на нашем этаже.

Когда они поженились, им отдали целую комнату. В смысле студентов отселили, а мебель осталась.

Иногда, чтобы расслабиться после напряжённого умственного труда в ходе учебного процесса, они устраивали «скачки» по субботам.

Приглашали в гости какую-нибудь парочку с ночёвкой и после ужина начинали заезды со сменой партнёров, или, может, партнёрш меняли.

Детали мне не известны, я в скачках не участвовал. Витя Кононевич гостевал там как основной жокей.

По-моему, если честно, секс – занятие лишь для двоих, он настолько интимен, что даже презерватив – третий лишний.

Понимаю, что я старомоден, но таким уж уродился.

Летом я поехал на пионерскую практику в лагерь «Юный строитель» рядом с Седневым.