— Как мне Вас отблагодарить? — виновато осведомилась Джейс у Доктора Э., выходя из дома с собранным рюкзаком и ножом.

— Выживи, — махнул ей старик, уходя в небольшую оранжерею возле дома, уставленную кадками с грибами и пробирками.

Там он готовил свою медленную смерть. И медленную смерть сотен других людей, всех, кому сбывали плоды его «трудов». Джейс старалась не думать, что за человек ей помог. Она только помнила, что в спальне с фиолетовыми обоями на втором этаже видела чью-то стертую старую фотографию, там, в самом дальнем углу, за кубиками. Фотографию маленькой девочки, лет двух.

«Это была его дочь», — вдруг поняла Джейс и осознала, что, скорее всего, жизнь этой девочки оборвалась вскоре после того, как была сделана эта фотография. А уж на острове это было или где-то в другом месте…

— Не падай… Будем летать, — бормотал свое Док.

А Джейс пошла прочь с холма, перешла через хрупкий мостик через реку, которая скатывалась водопадом в пропасть. Возле дома доктора все казалось прибранным, вычищенным. Он сохранял иллюзию порядка, но только иллюзию. Стоило закончится его владениям, и взгляду представал хаос. Разрушенные рыбацкие деревни, ржавые листы железа. Один дом выглядел расстрелянным из ракетной установки, сложился, как карточный. Там и здесь виднелись брошенные машины, через некоторые уже успел прорасти колючие кустарники.

И однажды у обочины попался лежащий ничком распухший труп, источавший тлетворный запах разложения. Джейс вздрогнула, закрыла рот рукой, отвела глаза. И одновременно закрыла свое сознание, чтобы не погружаться в бездну масштабов этой катастрофы.

— Что же творится на этом острове? Это не может быть на самом деле, — только с ужасом озиралась девушка.

А люди с большой земли могли дальше сколько угодно придумывать страшные сказки про зомби-апокалипсис и вторжение инопланетян. А это был всего лишь остров, захваченный нарко-работорговцами. И торговля происходила вдали от людей с большой земли, но одновременно с течением их жизней, не много веков назад, а прямо «сейчас».

Но потоки живого товара и трафик запрещенных веществ касался, в конце концов, и их, производился для них, платежеспособных. Только они предпочитали не замечать, пока их не касалось.

Джейс оказалась в эпицентре этого бедствия, одним из участников. И не представляла, что ждет ее дальше. Отовсюду ее гнали, точно бездомного щенка.

====== 18-19-20. Не узнать себя ======

Кто-то водит глазами за кустами.

Вроде кто-то, а вроде бы мы сами.

Не узнать себя сквозь призму света,

Словно смерть не умыта, не одета.

В небе надлунном светилась чаша, облаком изувеченная, расплаты краше. Чаша для слов без основ. А в подлунном мире все больше готовилось виселиц и крестов, чтоб в надлунном больше чаш в изъятый обратным окном час.

Окно — тоже крест, только как посмотреть. Ведь то, что снаружи — всегда замок, мучительный недостижимый потолок, а то, что внутри — навечно вход под простыни вечности.

Не первый так год. Год вечного лета, где песня не спета, потому что не голосом ей звучать. Знать все, но не думать здесь ни о чем. Утрата смысла и мысли о былом. Даже не сон. Снова долгий путь, иначе в вечность придется уснуть. Время обостряло черты лица, обтянутого смуглой кожей, обтачивало, грозясь укрыть рогожей, известью засыпать, как редкие трупы, что на погребенье оказались скупы. Мертвые хоронили живых, или живые мертвых — не разобрать в мороке испитых горем глаз. И в сизой синеве таилось много черноты, как будто с чернотой на «ты».

И внепричастна миру, она шла, не по дорогам, по холмам. Уже луна светила в небе, и в зарослях слышался рык леопардов. Джейс понимала, что нож ее не спасет. Ее вообще ничто не спасет, никто.

Истаять, полететь, извиться лианным шорохом и звоном полынных губ для слов весомых. Кому сказать их? Брату? Другу? Или врагу? Извить лианой и отравить полынью, чтобы яду меньше. Нести ей в сердце. Шип сомнений.

А ночь легка, а ночь быстра, и в зрении хищников мудра, в зрачках, раздробленных, убийцы лишь отразится, но на миг. И снова полетит, как покрывало полотняных судеб, стежками переросших лен и все лианы.

Запад озарен был полоской заката, там, где солнце змей мог съесть. И в мире плоском солнцу в лодке не надлежало умереть. И солнце вечно билось с змеем в стране ночи сквозь вечной лжи.

Она звала память свою, память кричала страшными образами того, что было на острове. Она звала верность свою, верность просила мести, а сердце — прощения. Но непротивление силой злу влекло тотальное исчезновение. Так что же? Взять бы в руки меч, одной ногой ступив в болота гнева? Да, приходилось. Меч вместо прялки, война вместо хлеба. Орала в мечи, но лучше молчи. Но если б солнце не билось со змеем, то не случалось бы восхода. Восход который раз болезненно прорывался вдохом нового дня, закат же сурово готовился к битве. Как и она. Как она. Хрупкая яблоня средь стучащих жестких пальм, над которыми ирокезами возвышались копны темно-зеленых листьев. И даже ночью было душно.

Джейс отчаянно вертела карту, ей сказали идти на восток. Закат являлся хорошим проводником. Да. Ночь расставляла караулы вокруг аванпостов, по крайней мере, по дорогам не носились оголтелые пираты, водить они не умели, сами въезжали в канавы. Странница выбирала самые глухие тропинки, но вскоре поняла, что на самых глухих водятся ядовитые звери, которые часто не брезговали расположиться и у обочины номинально главной дороги. Несколько раз из-за шатких мостов через бурные реки все же приходилось возвращаться к главным дорогам, уповая только на удачу, на то, что враг не изберет этот путь. Да и кто ее знал в лицо? Но чувствовала: непременно собьют, заберут содержимое рюкзака, а там всего-то валялись аптечка и отцовский подарок, да пара мелочей вроде зажигалки. У дока не оказалось даже фонаря. Так что девушка торопилась, надеялась, что эта деревня вскоре покажется. Но прошел целый день, она все шла и шла, а ничего не появлялось.