— Ой, простите, — Китнисс ловко заплела косичку и уже было бросила быстрый взгляд на руку, собираясь снять с неё резинку для волос, — но тут же застыла. Она в вечернем платье, и её деревенские манеры с привычкой носить на запястье пару резинок на всякий случай давно пора оставить в прошлом. К тому же ей так долго укладывали её непослушные волосы — а она разом всё разрушила, в то время как Пит всё ещё здесь и у них ещё ничего не было. Она судорожно расплела косу обратно и извинилась взглядом перед кухаркой, указав на Пита.

Пит намерений девушки, разумеется, так и не узнал: он был очарован витающими в воздухе ароматами и почти не обращал внимания на происходящее.

Уже через пару минут перед молодыми людьми стоял поднос из трёх блюд на две персоны.

— Я не голодна! — запротестовала Китнисс, но повариха так на неё посмотрела, что девушка решила ей не перечить.

Парень уже было сел на ближайший табурет за круглым столом, как услышал тихий голос Китнисс:

— Пит… нам лучше подняться наверх. Мы не должны здесь находиться.

Она первый раз произнесла его имя — и это приятно ласкало его слух.

— Да, разумеется, — согласился он, поспешно поднимаясь. — Веди. — Парень подхватил одной рукой поднос и направился к двери.

Уже шёпотом девушка спросила у кухарки:

— А можно конфету?

Парень, который всё же расслышал её вопрос, задержался у выхода и с улыбкой обернулся.

Китнисс любила сладкое — и здесь её баловали. В принципе, она была единственной, кто эти конфеты ел: они подавались гостям, но состоятельные постояльцы наелись этих конфет у себя дома на сто лет вперёд. Другие же жители «Тюльпана» игнорировали их, ибо «сладкое — зло для фигуры», — цитировала Диадема.

— Бери, девочка моя, бери, сколько хочешь, — протянула ей женщина миску со сладким.

Китнисс запустила ладонь в тарелку и набрала полную горсть — взяла бы и больше, да ладошка маленькая. Только сейчас она почувствовала на себе любопытный взгляд парня. Китнисс уже было протянула руку, чтобы вернуть конфеты на место, как парень в приказном тоне сказал:

— Неси сюда, — и весело рассмеялся, когда ошарашенная девушка застыла на месте от звука его голоса. — Клади на поднос, не бойся, я не возьму.

Она доверчиво положила свой трофей на поднос и прошла вперёд, обгоняя парня.

Когда они скрылись за дверью, по щеке кухарки покатилась скупая слеза. Женщина еле сдержалась, чтобы не остановить парня и не попросить его не обижать Китнисс. И так было каждый раз. Каждый раз, когда её девочки уходили девушками, а возвращались женщинами.

***

Они расположились на полу — Китнисс не знала, для чего в её комнате предназначен этот невысокий столик овальной формы, но использовала его как заблагорассудится. Сейчас же он благополучно компенсировал отсутствующий обеденный стол, с учётом того, что сидеть приходилось на полу. Подобным образом стол ею был использован впервые: девушкам запрещалось проносить еду в комнаты, но сейчас был не тот случай, к тому же она это сделала не для себя.

Парень ел неторопливо, всё тщательно прожёвывал и изредка прерывался на диалог:

— Расскажи о себе.

Китнисс задумалась. Здесь все именно так и начинали своё знакомство: каждый рассказывал о себе то, что позволял узнать другим; то, что считал достаточно важным. Но отвечать Китнисс затруднялась. Она была в замешательстве — ведь клиенту не расскажешь беззаботно то же, что девчонке-напарнице. Любая подружка как услышала — так и забудет; как говорится, отвернулась — ушла мысль. А он — другое дело: он всё запомнит и будет делать о ней выводы, опираясь на эту информацию. Тут нужно взвешивать каждое слово, чтобы понравиться ему. Не болтать же о том, как она провела день и что ела на обед. А что ему интересно — она не знала. И спросить стеснялась.

— Мне шестнадцать. Исполнилось. В мае. — Вот, собственно, и всё. Больше рассказывать ей было не о чем. Да этот лепет и рассказом не назовёшь — так, промямлила что-то, чтобы только не молчать. Ну, что ей ему о себе рассказать?

Он будто услышал её и начал задавать наводящие вопросы:

— Семья есть?

— Была. Они умерли.

— Расскажешь о них?

— Папа был шахтёром, а мама — медсестрой. Они познакомились, когда им было, как мне сейчас. С тех пор всегда были вместе. У них родились я и моя сестрёнка Прим. Первой умерла мама. Папа потом часто говорил, что исцелять других она могла, а себя не сумела. В заключении указали — остановка сердца. Да только один Бог знает, что там было на самом деле. Мама у нас никогда ни на что не жаловалась, терпеливая была. Может, и скрывала что. А потом я в этом убедилась — по тому, как отец вёл себя. Он быстро смирился с утратой. Будто долго готовился к этому. Смирился, а справиться не смог — истощение организма. Остались мы с сестрёнкой вдвоём — и нас уже распределяли в детские дома, когда вмешалась Сальная Сей, наша соседка. Они с мамой очень дружны были. Сей оформила опекунство. Мне было четырнадцать — именно тогда и было принято решение прийти сюда. Надо было помогать Сей…

— И ты выбрала самый лёгкий путь.

Китнисс вздрогнула. Сначала от звука его голоса — она и забыла, что в комнате есть ещё кто-то, кроме неё. А потом от смысла того, что он сказал. Он осуждал её. Ею овладела злость — и она уже набрала в грудь воздуха, чтобы высказать Питу всё, что думает.

Что это не такой уж и лёгкий путь — она это знала со слов своих коллег и из собственных выводов, сделанных в процессе стороннего наблюдения. И что прийти ей к этому «пути», как он выразился, было тоже совсем нелегко — она в любом мужчине на улице представляла потенциального клиента, под которым ей придётся лежать, и при каждом мимолётном прикосновении чужих рук — было ли то во время школьных игр в догонялки, когда ученики ловили её, или на рынке, когда продавцы отдавали ей товар и принимали деньги, — она пыталась свыкнуться с мыслью, что, возможно, эти руки когда-нибудь будут гладить её тело. Что ей было невыразимо стыдно перед Прим, потому что она понятия не имела, как объяснить, почему они больше не будут жить вместе и куда именно ей придётся уйти. И что она бы с радостью поступила в училище — но тогда их некому было бы содержать, ведь для любезно приютившей их Сей они и так были обузой, — а так хотя бы Прим сможет учиться, сможет посвятить себя врачебному делу, как мама… Прим так хотела этого, а Китнисс желала ей только самого лучшего.