На другое утро Клейтон нашёл своих друзей, не смотря на испуг и оскорбление предшествовавшей ночи, в гораздо лучшем положении, чем ожидал. Они казались спокойными и весёлыми.

— Удивляюсь, — сказал он, — что вы и ваша жена могли встать сегодня.

— Кто служит Богу, тот не теряет силы, — сказал мистер Диксон. — Я часто чувствовал истину этого. Бывало время, когда я и жена оба лежали в постели, и никак не думали, что встанем с неё;— заболевало дитя или встречалось другое непредвиденное затруднение, требовавшее непосредственных наших усилий, — мы обращались к Богу и находили силу. На пути нашей жизни нередко встречались непреодолимые преграды — впереди море, позади египтяне: но море разделялось при воздевании рук наших к Господу. Мои молитвы всегда доходили до Него, Всевышнего. Ему угодно было посещать нас своим праведным гневом, но в тоже время и не оставлял Он нас без милости!

При этих словах Клейтон припомнил насмешливого, неверующего, блистательного Фрэнка Росселя и мысленно сравнил его с простосердечным, кротким, благородным человеком, который сидел перед ним.

— Нет, — сказал он про себя, — человеческая натура не вздор. Есть настоящие люди. Есть люди, которые для успеха не решатся пожертвовать правдой.

— Что же вы думаете предпринять теперь? — с участием спросил Клейтон. — Неужели вы перестанете трудиться в нашем штате?

— Надо будет продолжать, пока положительно не увижу, что мои труды бесполезны, — сказал мистер Диксон. — Мне кажется, мы должны уступить нашему штату этот вопрос без малейшего сопротивления. Кто хочет слушать меня, — тот может иметь со мной дело. Правда, что мои слушатели бедны и не светски; но всё же мой долг не оставлять их, пока не буду убеждён, что закон не может защитить меня в отправлении моих обязанностей. Сердца людей в руках Божиих... Это зло великое и вопиющее. Оно постепенно ослабляет нравственность в наших церквах. Я считал моим долгом не покоряться насилию тирана, и не обещал удалиться отсюда до тех пор, пока не увидел бы, что на это была воля моего Создателя.

— Мне больно подумать, что Северная Каролина не защитит вас, — сказал Клейтон. — Когда подробности этого дела сделаются известными, я уверен, что порицание будет общее, во всех частях государства. Вы могли бы тогда переехать в другую часть нашего штата, где близкое соседство такого человека, как Том Гордон, не будет беспокоить вас. Я переговорю с моим дядей, вашим приятелем, доктором Кушингом, — нельзя ли будет предоставить вам удобное местечко, где вы спокойно можете исполнять свой долг. В настоящее время он у своего тестя в И... Я поеду туда и сегодня же поговорю с ним. Между тем, — сказал Клейтон, вставая с места, чтобы проститься, — позвольте мне оставить небольшую дань на помощь дела, в котором вы принимаете живое участие.

И Клейтон, пожав руку своего друга и его жены, оставил сумму денег, которой они давно не видали. Через несколько часов он приехал в И... и рассказал доктору Кушингу о вечернем происшествии.

— Это гнусно, это ужасно! — сказал Кушинг. — До чего мы доходим? Друг мой! Это доказывает необходимость молитвы. "Когда враг наступает, подобно приливу моря, Дух Господень должен поднять знамя против него."

— Дядюшка, — сказал Клейтон с некоторым увлечением, — мне кажется, Господь уже поднимает знамя в лице этого самого человека; но народ слишком боязлив, чтоб собраться под него.

— Послушай, любезный племянник: кажется, ты слишком близко принимаешь это к сердцу, — сказал доктор Кушинг ласковым тоном.

— Слишком близко! — возразил Клейтон. — Я должен принять это близко, как должны, в свою очередь, сделать тоже самое и вы. Вы видите человека, который делает приступ к необходимой реформе, начинает этот приступ совершенно миролюбивым и законным образом, и который за такое начало становится посмешищем и предметом поругания для необузданной черни; и что же? В защиту его вы только ещё думаете молить Бога, да воздвигнет Он своё знамя! Скажите чтобы вышло из того, если б у человека загорелся дом, и он бы стал молить Бога, чтобы он своим непостижимым промыслом потушил пожар?

— Помилуй! Здесь нет и не может быть никакой параллели, — сказал доктор Кушинг.

— Напротив, есть, и я вам докажу, — сказал Клейтон. — Представьте себе, что наш дом — это наш штат; и что дом наш в огне: вместо того, чтоб молиться о тушении пожара, вы должны сами употребить все свои усилия, чтобы потушить его. Если все ваши проповедники вооружатся против этого зла, если воспользуются всем влиянием, которое могут производить на своих слушателей; тогда подобные вещи ни под каким видом, не могут повторяться!

— Я с удовольствием готов сделать что-нибудь. Бедный мистер Диксон! Такой добрый, такой почтенный! Но всё же, Клэйтон, его нельзя назвать благоразумным. Ему не следовало приниматься, за такое дело, очертя голову. Мы должны строго следить за своими поступками. Бедный Диксон! В последнем письме я старался предостеречь его. Нельзя, впрочем, и их оправдывать. Я напишу об этом Баркеру и попрошу, нельзя ли поместить статейку в нашей газете. Не знаю только, нужно ли описывать все подробности происшествия и называть имена. Впрочем, можно написать статью под общим заглавием: о важности поддерживать право свободной речи, и, без всякого сомнения, читающая публика поймёт, к чему это клонится.

— Вы, — сказал Клейтон, — напоминаете мне человека, который предложил сделать нападение на акулу, швырнув в неё кусок губки. Но оставим это. Я принимаю живое участие в положении мистера Диксона. Дядюшка, нет ли вблизи вас церкви, в которую можно бы назначить его пастором? Я слышал его на собрании и нахожу, что он превосходный проповедник.

— Таких церквей есть много, — сказал Кушинг, — и все охотно бы его приняли, если б не образ мыслей, которого он держится; мне даже жаль, что он пренебрегает своим влиянием. Будь он только поосторожнее, и из него вышло бы превосходное оружие к обращению заблудших на путь истины. Но всё же он добрый человек, и я его люблю. Я непременно съезжу повидаться с ним; и теперь же готов бы сделать для него что-нибудь, если б не боялся, что готовность моя будет перетолкована в дурную сторону.