— И я бы их слушала, Тиффи, — сказала Сью, томно отвернула голову в другую сторону и закрыла глаза. Тифф, — продолжала она, после минутного молчания, — быть может там, куда я отправляюсь, я встречу того, кто сказал эти слова; я спрошу его о них. Пожалуйста не говори со мной больше, мне хочется спать. Я думала, что мне будет легче, если увижусь с моим мужем, но я ещё больше устала. Положи ко мне моего малютку; — мне так приятно, когда он лежит подле меня. Вот так! Теперь дай мне отдохнуть, Тифф, пожалуйста!

И она погрузилась в глубокий и спокойный сон. Тифф бережно прикрыл огонь, сел подле постели и начал то наблюдать тени от горящей лучины, игриво волновавшиеся по стене; то прислушиваться к тяжёлым вздохам и тайному говору вековых сосен, окружавших хижину, и громкому храпению спящего Криппса. От времени до времени сон смыкал ему глаза, но при первом порывистом уклоне головы его в ту или другую сторону, он просыпался и делал несколько шагов по маленькой комнате. Какое-то неопределённое чувство болезни тяготило его, чувство, в котором он не в состоянии был дать себе отчёта. Слова своей госпожи он считал не более, как за бред, за расстроенное воображение изнурённого больного. Мысль, что она действительно может умереть, переселиться в другой мир, без него, чтоб ходить за ней и беречь её, никогда и не приходила ему в голову. Около полночи, как будто рука невидимого духа коснулась его, Тифф задрожал всем телом и раскрыл глаза. На плече его лежала сухая, холодная рука его госпожи, — в её больших голубых глазах отражался какой-то странный, сверхъестественный блеск.

— Тифф, прошептала она, едва слышным голосом, — я видела того, который говорил те слова, и это правда! Я узнала тоже, почему я страдала так много. Он... Он... Берёт меня к себе. Скажи о нём моим детям. Лёгкий вздох. Судорожный трепет во всём теле. Веки опустились на глаза мистрис Сью и закрылись навсегда.

Смерть всегда приходит внезапно. Как бы постепенно, как бы заметно ни было её приближение, но она наконец нападает на страдальца внезапно. Тифф думал сначала, что её госпожа в обмороке, и употребил все старания привести её в чувство. Больно было видеть, как он старался отогреть тонкие, белые и прозрачные, как перл, маленькие ручки, в своих больших, грубых, чёрных руках, как он приподнимал её голову, называл её тысячами нежных имён, и изливал нескончаемый поток нежных выражений в холодное, невнемлющее ухо. Не смотря на всё усилия Тиффа, лицо его госпожи оставалось неподвижным, и теплота не возвращалась. Мысль о смерти поразила его внезапно: он бросился на пол, подле кровати, и зарыдал громко и громко. Он чувствовал какое-то отвращение к Криппсу, тяжело храпевшему подле покойницы, и потому не хотел разбудить его. В этот час он не хотел допустить идеи, что Криппс имел какое либо право на неё, не хотел, чтоб к его печали примешивалась хоть бы частичка печали такого человека, как Криппис. Но вопль доброго негра, пробудил Криппса; Криппс приподнялся на постели и начал протирать глаза задней стороной ладони.

— Что с тобой, Тифф? Чего ты ревёшь во всё горло? Тифф встал на ноги и, затаив в душе глубокую горесть, с негодующим взглядом указал на охладевшую госпожу.

— Смотрите, сэр! Смотрите! Вы не хотели верить, что это была её последняя ночь; теперь, что вы скажете об этом? На кого вы похожи теперь! Добрый пастырь услышал мольбы бедной овцы, и взял её к себе... Теперь вам не видать её никогда, никогда! Криппс, как и другие люди с расстроенными чувствами, страшились образа смерти; он отвернулся от холодного трупа и соскочил с постели с выражением беспредельного ужаса.

— Это удивительно! Кто бы мог подумать об этом? — сказал он. — Думал ли я, что мне придётся спать в одной постели с мёртвым телом?

— Тут и думать не стоило, это очень просто. Теперь вы верите, что говорили вам? Бедная овечка! сколько времени она лежала на этой постели и страдала, одна, совершенно одна! Вы всё не верили! По-вашему, когда человек хворает долго, так нужно умереть, чтоб уверить вас, что у него что-нибудь да болело.

— Да, да, — сказал Криппс, — это так — совершенная правда... Но всё же это неутешительно, чёрт возьми! А жаль мне её, очень жаль! Я думал было попробовать пары, или что-нибудь другое. Что ж мы станем делать теперь?

— Разумеется; где вам знать, что теперь делать. Такие люди, как вы, ни к чему хорошему не способные, всегда становятся в тупик, когда пастырь постучится в дверь. Я так знаю, что надобно делать. Надобно снять её бедняжку!.. Нужно съездить на старую плантацию, привести оттуда женщину, и сделать что-нибудь такое, чтоб было прилично. Присмотрите за детьми до моего возвращения.

Тифф снял с гвоздика и надел грубый, светлого цвета, шерстяной кафтан, с длинными полосами и огромными пуговицами: он надевал этот кафтан только при случаях весьма торжественных. Перед уходом, остановившись у дверей, он осмотрел Криппса с ног до головы, с видом полупокровительства, полупренебрежения, и обратился к нему с следующими словами:

— Теперь, масса, я отправляюсь, и ворочусь, как можно скорее. Прошу вас вести себя поскромнее, оставить виски хоть на один день в своей жизни и помнить о смерти, Страшном Суде и вечности. Действуйте так, как будто в вас есть что-нибудь хорошее, то, что должен иметь человек, который находится в родстве с одной из стариннейших фамилий Старой Виргинии. Теперь не мешает и вам подумать о собственной своей кончине: да наведут эти мысли бедный ум ваш на что-нибудь доброе. Не будите детей до моего возвращения: и без того им скоро приведётся познакомиться с горем.

Криппс выслушал эту орацию с бессмысленным, растерянным видом, посмотрев при этом сначала на постель, потом на старого негра, спешившего ехать в Канему. Нина вообще не привыкла вставать рано; но в это утро она проснулась вместе с первым появлением зари. Оставив всякую надежду заснуть снова, она встала и вышла в сад. Долго ходила она взад и вперёд по одной аллее, размышляя о запутанном положении своих собственных дел, как вдруг, среди утренней тишины, её слух поражён был дикими и странными звуками песни, обыкновенно употребляемой между неграми вместо надгробного гимна. Слова: "она умерла и отлетела на Небо", по-видимому приплывали к ней вместе с притоком свежего утреннего воздуха; голос неизвестного певца дрожал и отчасти хрипел, но в нём отзывался некоторый род пафоса, производившего странное впечатление среди совершенной тишины во всём, что окружало Нину. Телега, составлявшая часть хозяйственной утвари Криппса, обратила на себя внимание Нины, а девушка подошла к садовой решётке. Зоркий глаз заметил её издали. Подъехав к тому месту, где стояла Нина, Тифф вылез из телеги, снял шляпу, сделал почтительный поклон, и выразил надежду, что молодая леди находится в добром здоровья в такое прекрасное утро.