– А Доре вчера сломал будильник, – неизвестно зачем ляпнул Диас.

– Я не хотел ничего в нём перекручивать, – закричал Доре, оправдываясь. – Он просто тарахтит ужасно, прямо горох в жестяном ведре!

Оба смолкли под ледяным взглядом отца.

– Между сакилчами, какой крови они бы не были, – южной, северной или западной, – не может быть вражды. Ни грамма. Ни капли. А особенно – между сакилчами одной семьи.

– Пап, – храбрый Доре всё-таки осмелился встрять в лекцию, – ты забыл про восточные кланы сказать, и про Истинный Полдень.

– Я ничего никогда не забываю, Доре, – со зловеще-ласковой улыбкой отозвался Марио, щуря тёмно-вишнёвые глаза. – Восточные коска предали нашу кровь, связавшись с Янтарной Цитаделью, в которой так любят порядок, что готовы остановить часы, если те мешают им спать! – ещё один ледяной взгляд, на сей раз персонально Доре. Тот глубоко вздохнул и мысленно дал себе клятву сегодня же вынуть из помойки холерный будильник и починить его. Пока не поздно.

– А Истинный Полдень, увы, сам отказался от своих братьев, считая их нечистокровными и осуждая за межклановые браки. Жаль – они замечательные воины и провидцы… Их помощь в общем деле была бы неоценима, – Марио блеснул глазами.

– С этого дня, сыновья мои Доре и Диас, я буду обучать вас военному делу и искусству настраивать течения. С этого дня я желаю видеть перед собой мужчин, а не маменькиных сыночков! Детство кончилось, пора вам вступать во взрослую жизнь. Вам ясно?

Доре и Диас одновременно кивнули, Диас – чуть-чуть раньше брата…

…И через десять лет, сидя за праздничным столом в компании многочисленной родни, и чокаясь бокалами их любимого вишнёвого домашнего вина, братья Садерьер были до невозможности похожи. Оба отпустили тоненькие усики и одинаково пренебрегали ножницами – чёрные волосы забавно лохматились, падая на плечи. Но Диас чуял – всеми натянутыми жилами, всем телом – как Доре… отстаёт? Отделяется? Отдаляется? Так может чувствовать себя круглый камень, поверхность которого, ровно посередине, прочертила тонкая, тонюсенькая трещинка, или, может быть, даже намёк на трещинку. Так может чувствовать себя еле заметно расщеплённая на кончике ветка дерева, или отстающая от ткани подкладка, в которой вот-вот лопнет первая нить.

Марио всегда старательно отделял любые эмоциональные оценки от процесса обучения сыновей – война есть война, сантиментам на ней не место. А вот Доре не отделял. И зачастую по его смуглому лицу пробегала тень, когда их десятка, выехав на охоту, возвращалась с добычей. А задумавшись или разговаривая по телефону, брат выводил на подвернувшихся под руку листочках узоры из роз – символа Янтарной Цитадели.

А ещё Садерьеров теперь можно было всё-таки различать. Не по внешности – по машинам.

У Доре был кабриолет Renault цвета войлочной вишни, с белыми цветками на капоте и дверцах, а у Диаса – наглухо затонированный чёрный Mitsubishi Lancer. И это различие всех ужасно удивляло: предполагалось, что и внутри, в душе, братья будут так же похожи, как и снаружи. Увы…

Диас отвлёкся от своих размышлений, переключаясь на происходящее за именинным столом.

– Третий тост – за любовь! – крикнула хорошенькая Лаэтта Салавэ, дочь капо их десятки, и откинула за плечо гриву чёрных волос, полыхнувших на солнце вороненой сталью.

– Я хочу пожелать вам, мои дорогие Доре и Диас, найти каждому ту девушку, что улыбнётся вам и скажет: «Доре диас, Доре!» и «Доре диас, Диас!». Уф. Едва не запуталась. Ну что, prozit!

Вся компания бодро махнула ещё по бокалу наливочки. Успевший распробовать коллекцию домашних вин семьи Садерьер капо Оджи Салавэ, отец трёх дочерей, подмигнул именинникам с намёком:

– Ну-ка, уважаемые, сознавайтесь: есть уже такая девушка, а? Не стесняйтесь, карренес, здесь все свои, все одна семья, одна коска…

– Я не считаю благоразумным заводить семью, прежде чем найду своё место в жизни, и обзаведусь собственным жильём. Семья – это большая ответственность, – чуть улыбнулся Диас.

– А морочить девушкам головы не по делу – удел ветреных северян.

Марио и Миамора Садерьер горделиво переглянулись, радуясь серьёзному подходу сына.

И за смехом гостей и щебетом трёх девиц Салавэ, охотно готовых предоставить свои головы для морочения, никто не заметил, что Доре промолчал. Никто, кроме Диаса.

Этим же вечером Диас бесшумно скользнул в комнату брата – возвращающееся домой зеркальное отражение. Доре, в расстёгнутой рубашке, стоял у стола и рассматривал лежавший в его ладони кулон – сердечко из зелёного сердолика. Женский кулон.

– Ого, – Диас решил не тратить время на приветствия и прочие политесы, – теперь я вижу, почему ты отмалчивался в салатики за обеденным столом! И как ты только успел закрутить роман, у нас охота каждые вторые сутки, да и отец с нас слезать с тренировками как не собирался…