– Ого, – Дьен мизинцем почесал тонкие усики. – Так вот откуда на Заднем Дворе появились нефтяные коровы! А что они едят-то хоть? Если нефтью доятся, то явно не сено или траву…

– Нефтяные коровы едят просроченную память и опоздавших на поезда пассажиров без глаз – если они, конечно, уже совершенно точно умерли, – ответил Рыжик, не понять, то ли какой-то аллегорией, то ли совсем наоборот.

– А почему – без глаз? – не придумал ничего лучше спросить слегка ошарашенный Садерьер.

Про такие страсти он ещё не слышал.

– О, их привокзальные вороны выклёвывают. И жрут. Больше всего они голубые глаза любят, потому что в них, говорят, больше всего лжи. Практически все опоздавшие пассажиры так вот и пропадают с концами. А кто выдержал и сумел выбраться через собственную смерть – те становятся рабочими в Депо или водителями алюминиевых трамваев с красными дверьми. Только их совсем немного выбирается, потому что в грязи между путями ещё медные черви водятся. А им в общем всё равно, кого жрать, они всеядные, им что пассажир, что ворона, что пивные банки, всё едино. Резину вот только не любят. Одного неосторожного охотника сожрали раз, а сапоги его резиновые выплюнули. На медных червей охотиться – это не никель добывать, там мозги нужны.

– Ну, вы даёте, – выдохнул Дьен, которого от таких «сказочек на ночь» продрал озноб. Чтобы успокоиться, он вытащил из пачки на приборной доске две сигареты и угостил Рыжика.

– Если Камилло узнает, он тебя повесит на твоём же шейном платке. У нас с ним крестовый поход против курения, – заявил Рыжик, со вкусом затягиваясь предложенной «Davidoff». Дьен с ухмылкой стряхнул пепел в приоткрытое окно и спросил:

– Хотите теперь мою историю послушать?

– Он ещё спрашивает! – Рыжик смахнул с правого глаза длинную чёлку, едва не подпалив её своей сигаретой. – Ты же никогда не писал в моей душе свои кровавые откровения, не приносил своё старьё в мою кладовку чужих воспоминаний… Так хоть сейчас оставь свой автограф в моей гостевой книге, или швабру какую в уголок пристрой, что ли...

– Нет, – Дьен жёстко усмехнулся, – это будет не отнюдь не швабра, милорд.

====== 16. Dore Dias ======

Комментарий к 16. Dore Dias Эту историю я выкладывал здесь, как отдельное произведение, хотя по факту это часть большого лоскутного одеяла. Те читатели, кому уже знакома история братьев Садерьер – добро пожаловать в следующую главу. Остальные – что же, знакомьтесь...

…У командора войны Марио Садерьера было весьма своеобразное чувство юмора – примерно такое же, как у дерева с часами на картине Сальвадора Дали. И никто из его коска не удивился, узнав, как Марио назвал рождённых в День летнего солнцестояния сыновей-близняшек.

Доре и Диас, что в переводе с сарларо означает Добрый и День, – так, и не иначе. Эти имена связали братьев покрепче уз сиамских близнецов – слили воедино две капельки чистопробной южной крови в краю полуденных трав, знойного марева и золотистых песков. Одно имя тянулось за другим, словно нитка за иголкой, а поодиночке получалась бессмыслица. Как ни странно, отец никогда не путал своих сыновей, единственное различие между которыми заключалось в двух минутах и сорока трёх секундах, на которые Доре был старше Диаса.

Когда вечерами Марио выкликивал заигравшихся где-то на улице мальчишек, звучало это так, будто он энергично и немного раздражённо здоровается с кем-то невидимым. Братья прибегали на зов – босые, загорелые, пахнущие солнцем и свободой, с сухими травинками в чёрных волосах, с белозубыми улыбками. Их похожесть не тяготила близняшек, как не тяготит она двух мотыльков: беззаботные, словно бабочки-подёнки, Доре и Диас жили минутой, находясь даже не над любыми запретами и ограничениями, а где-то вовне их.

И так до седьмого дня рождения, когда их солнечный мир неожиданно треснул и распался на куски. И оказалось, что он был всего лишь скорлупой, защитной оболочкой – а сейчас одуревшие от шока братья Садерьер, ещё вымазанные в именинном пироге, стояли перед отцом на заднем дворе поместья и судорожно глотали правду. Всю жестокую, горькую правду о Священной войне их народа, сакилчей, с теми, кто имеет наглость вмешиваться в движение, грубо коверкает естественный ход вещей в мирах…

– Представьте себе, – говорил командор Марио, ходя взад-вперёд вдоль увитой плющом изгороди (розы в их пуэбло не жаловали).

– Представьте себе корабельный секстан, или хронометр, или астролябию, или любой другой изысканный и сложный прибор, служащий людям. Это и есть суть течения, движения, суть Са – множество единовременно происходящих процессов, которые в ходе своём дают нам знание, энергию; приносят информацию. Сакилчи все – абсолютно все! – в той или иной мере наделены способностями настраивать течения так, чтобы получать эти знания и энергию. Но теперь представьте себе невежду с отвёрткой, который колупается в приборе, пытаясь его заставить делать то, для чего прибор, в общем-то, не предназначен. Запихивая клещи в механизм и вынимая шестерёнки, время вспять не повернёшь, – лишь искалечишь часы и лишишь других возможности узнавать, который час. Вот от таких личностей и обязаны сакилчи оберегать миры Розы Реальностей…