Но сейчас меня больше волнует состояние Дилана. Он молчит и, кажется, не заговорит, если я не начну первой. Откашливаюсь, прочищая горло:

– Так, твои родители выжили?

Дилан поднимает лицо, и выпускает дым через рот. Хмурится, уставившись на темное, холодное, покрытое тучами небо. Я терпеливо жду, понимаю, что ему, видимо, не так легко рассказывать о себе. Он вообще не любитель милых бесед, не сторонник.

– Мы соврали, - Дилан бросает сигарету в песок, вновь начиная рыться в карманах мешковатых штанов.
– Мы соврали всем тогда, - достает пачку сигарет, вытаскивая вторую.

– Что это значит?
– нельзя давить.

– Ну, - Дилан хмурится, затягивая.
– Мы часто переезжали из-за работы матери. Отец сидел у неё на шее, так что приходилось соглашаться со всем, что она говорит. Она была главой семьи. Авария произошла на территории Канады, так что доставили нас в местный госпиталь. Ни документов, ни паспортов. Все сгорело. К слову, наша машина столкнулась с мини автобусом, в которой ехала семья. Я пришел в себя на следующий день после аварии. Я практически ни с кем не говорил, поэтому врачам было трудно найти информацию обо мне. Они надеялись на то, что кто-нибудь из очнувшихся окажется моим родным. Так и было. Моя мать пришла в себя раньше отца, но, как оказалось, она сочла эту аварию за дар, - Дилан усмехается.
– Она - чертова актриса, - щурит глаза.
– Серьезно. Она заслужила Оскар.

Я хмурюсь, видя, как Дилан кусает больные, кровоточащие губы, нервно моргая.

– Я был ребенком, Черри, понимаешь?
– сглатывает.
– У меня, соглашусь, был шок, поэтому я не разговаривал ни с кем. Ждал, что меня заберут, но, когда мать пришла в мою палату, - ухмыляется.
– Она сказала, что понятия не имеет, кто я такой.

Я сжала губы. Впервые вижу, чтобы Дилан так нервничал, говоря со мной.

И он говорит со мной о себе. Это, черт возьми, нечто невообразимое.

Уна улеглась на песок между нами. Она переводила блестящие глаза с меня на Дилана, но морды не поднимала.

– Она оставила тебя там?
– наклоняю голову, чтобы видеть выражение лица Дилана. Тот все так же усмехается краем рта:

– Ага, - затягивает.
– Отец тоже воспользовался моментом и слинял. Думаю, он не хотел оставлять меня там, но отправился на поиски бара, чтобы привести нервы в порядок. Там и остался, - смеется. Смеется нервно, неестественно.

– Прошло около месяца. Врачи больше не видели смысла держать меня в больнице, поэтому передали в руки полиции. Я не разговаривал все это время. Был немного шокирован, так скажем, - облизывает губы.
– Так странно, - хмурится, задумчиво уставившись куда-то перед собой.
– Тогда я был так зол, так обижен на мать и отца. Я ведь… - сильнее сводит брови.
– Я ведь действительно ждал её. Я не мог есть, спать. Я нелегко привыкаю к новому месту. Плюс ко всему, меня отвезли в приют, а там все спали в одной большой комнате. Я терпеть это не мог. Спишь, а всякий урод сделает какую-нибудь хрень с тобой. Так, например, мне вымазывали все лицо шоколадной пастой, вареньем, джемом, - перечисляет.
– В общем, с тех пор у меня аля-фобия, - смотрит на меня.
– Терпеть не могу спать с кем-то в одной комнате. Ненавижу, когда кто-то заходит ко мне. Я просто не могу спать, зная, что рядом кто-то есть.

Я моргаю, виновато бубня:

– Что ж, это все объясняет, - улыбаюсь, игнорируя упавший локон волос на щеку.
– Так, как же ты попал к нам?

– Как-как?
– Дилан усмехается.
– Полиция вышла на мою мать. Было судебное разбирательство, отца засудили, ведь всплыли его… - замолкает.
– В общем, маму лишили родительских прав за халатное отношение. Тогда та, видимо, решила перестраховаться, вызвав твоих родителей. Они были близкими друзьями, так что, согласились взять меня на себя. Хотя, Нина была в ужасе и прекратила любое общение с моей мамой. И мне это было на руку, - признается, кинув сигарету в песок, переплетает пальцы, поставив локти рук на колени.
– А дальше рассказывать нечего: я приехал в ваш дом, ненакрашенная Зои в возрасте десяти лет жевала обложку от учебника, с интересом наблюдая за мной из-за двери кухни, и, - щурится, смотря на меня.
– И маленькая пухлая девчонка, вбежавшая в гостиную с улицы, вся в песке, мокрая, с растрепанными волосами, - я моргаю, когда Дилан хмурится.
– Ты держала в руках большую собаку, судя по всему, это была Уна.

Я улыбаюсь, отводя глаза:

– Господи.

– А еще от тебя пахло сырым мясом, а руки были вымазаны в чем-то красном. Скорее всего, ты купила Уне мяса, вот и вымазалась в нем.

– Ты это все помнишь?
– я щурюсь, смеясь.

– Как можно забыть такое?
– он смеется в ответ. Иначе смеется.

– Я был ребенком, но тогда даже испугался тебя. Пришла в крови какого-то животного. Тут бы любой кирпичей наложил, Чарли, - смеется, потирая глаза.

Я мнусь, но спрашиваю:

– А те письма…

Дилан пыхтит, вздыхая:

– Что ж, запомни этот день, ибо сегодня я предельно честен, - я улыбаюсь, и он продолжает.
– Я никогда не читал эти письма. Мне было достаточно осознавать тот факт, что отец пишет мне.

– Значит. “Й. О’Брайен”…

– Йен О’Брайен, - Дилан перебивает.
– Мой отец.

Я задумалась. Отвожу глаза:

– Мне нравится.

Парень хмурится:

– Что именно?

– О’Брайен. Твоя фамилия. Она мне нравится, - широко улыбаюсь, вновь взглянув на Дилана.
– Знаешь, спасибо тебе.

Парень давится слюной, недоверчиво щурясь:

– Не понял.

Мои щеки покрываются румянцем, но он вряд ли увидит. Я действительно стесняюсь говорить подобное.

– Для меня важно это. Чтобы ты говорил со мной, - сжимаю обветренные губы, смотря на парня, который перестал хмурить брови. Нервно моргаю, когда он поднимает руку, пальцами убирая выпавшие на лицо волосы с моей щеки. Улыбаюсь, видя, что его губы расплываются в улыбке.

Сижу в футболке, поэтому кожа рук покрывается мурашками от холодного ветра. Изо рта льется пар.