Мощные и настойчивые вопросы приходят из непонятного пространства , и никто не ограждает от них... Даже бес бывает бессилен.

Два достоинства было у обновки:

а) охраняла тщедушное тело владельца от холода,

б) и от вопросов к родителям:

– А где таким сукнецом разжились!?

Быстро добрался до центра города: катиться под гору всегда легко. Улица входила в центр города.

В центе - скверик, он и сегодня на том месте. И на подходе в сквер увидел страшную картину: на деревьях висели люди!
– вот оно, начало! Вспомнились страшные разговоры, что велись среди женской половины населения монастыря до прихода врагов:

– Немцы всех перевешают!
– сбывается предсказание, немцы приступили к делу, затем и пришли в город! Начали вешать с центра, а как скоро доберутся до монастыря - об этом думать не мог. Нечем было думать, на месте "думалки" прочно сидел страх страх, разбавленный каплями утешения:

"Если начали с центра - до монастыря не скоро доберутся, между сквером и монастырём длинная улица с домами! Пока всех жителей улицы перевешают - день кончится... или что-то случится и вешанье отменится? до меня не дойдут... А что будет завтра!? завтра меня повесят"!?
– ввалился в келью, мать посмотрела на горящую от мороза и бега физиономию мою и спросила:

– Кто наполохал?
– через годы понял смысл слова "сполохи" и увидел их, а тогда "наполохал" было вопросом:

– Ни с кем не подрался?
– сынок миновал улицу без стычек и ответил: - Никто...

Зимний день близился к вечеру, пришёл и вечер с торжеством зажигания лампы"... Играть не хотелось и улегся спать...

Страхи - страхами, но спал крепко. Повешенные - страшны, но бомбёжки - страшнее.

Утро следующего дня отодвинуло страхи вчерашние, но не совсем: редко, но вид висящих людей приходил из памяти. Это были первые и последние повешенные, которых видел.

В сквере увидел и большие тупорылые машины с гибкими "усиками" направленные вперёд и в стороны. Для чего были "усы" на машинах - никак не мог понять. Интерес к деталям вражеской автомобильной технике

проскочил секундой и был полностью задавлен висевшими людьми!

Почему-то утром вспомнились повешенные и то, как мигом забыл солнечный зимний день, мороз и как ноги мои мгновенно включились на скорость большую, чем прежде и резво двинули тщедушное тело в валенках сестры в монастырь! Скорее, в родное гнездо! Если в городе людей развешивают на деревьях, то такое может придти и в монастырь! И без меня!?

Был ли трусом? Да, был, поэтому близко не подошёл к деревьям, не удовлетворил естественное любопытство к убитым. Не рассмотрел лица висевших: кто они были? Молодые, старые?
– летел и не замечал подъёма! Час назад, или менее того, улица имела приличный наклон в градусах, по этой улице мы катались на санках, по ней совсем недавно отец и я "отступали" из трамвайного парка в памятный вечер первого налёта вражеской авиации - и тогда не было подъёма! Чудо какое-то! Чудо имело название: "страх", и он ускорял продвижение в келью. Оно и понятно: шёл восьмой год, многое понимал и совсем немногое видел. Но виденного хватало на ужасную мысль: "тех, в сквере повесили - скоро и до нашей кельи доберутся"!" - время шло, кончился день, зажгли лампу... в монастыре стояла тишина... Круг, круг, в центре круга - повешенные, а я хожу по круг и не могу сойти... А вокруг - тишина... особая, оккупационная тишина...

В семье не было разговоров о повешенных в городском сквере, а что говорили другие - не знал. И о своих впечатлениях не имел привычки с кем-то делиться, "держал всё в себе" и при этом не страдал от ночных кошмаров.

Монастырь, промучившись в молчании какое-то время, совсем немного, разродился обычными на то время разговорами о повешенных:

– Предатели их выдали!
– имена "предателей" не оглашались. Результат - вот он, висит на деревьях, за повешенных оккупанты получили порцию ненависти от аборигенов, но не от всех поголовно, а только от родственников повешенных...

Имена и фамилии "приложивших руки и язык к гибели молодых борцов за свободу родины" продолжали оставаться в тайне, но так не бывает... Не знаю, какое время провисели казнённые граждане города.

– Бесяра, сколько времени нужно висеть повешенным, чтобы живые, глядя на мёртвых - устрашились навсегда и стали другими, или прониклись лютой ненавистью к вешателям? Что пустить первым?

– Три дня хватит...

Повешенные вошли в "славную историю борьбы с оккупантами на захваченной (временно!) территории", как "герои-подпольщики, навечно покрывшие себя неувядаемой славой"! Так требовали верить сверху так поминали повешенных многие годы, и я ненавидел оккупантов, но слабой и неуверенной была ненависть, завидовал ненависти настоящей. Забавно получалось: оккупанты были рядом - ненависти к ним не было, изгнали, разгромили - ненависть появилась:

– Сволочи! Убийцы!

Спустя много лет, как-то во время празднования очередной победной даты в мае - сидел в том скверике на лавочке и наслаждался музыкой духового оркестра. Солнце, тепло и радость! Красота!
– и только единожды мрачным мазком в картине вспомнился страшный морозный день и висевшие на деревьях люди. Рядом сидела женщина, старше меня. Завёл разговор о прошлом, в войне с чужаками и о победе над ними. Хитрил: хотел спросить о повешенных прямо, но не решался... выжидал. Чего? И всё же спросил: