— До чего же вы ленивы! — сказала она. — А вот я уже была у пилигримов. Я услышала прекраснейший романс на свете и уже сотню раз обошла весь дом; прояви вы сострадание, так последовали бы моему примеру и глаза у вас были бы не такие заплывшие да заспанные — взгляните вон, как ясны мои, сна в них как не бывало.

Исидора и Мелани с трудом сдержали смех, ведь глазки у доньи Хуаны были такие маленькие и запавшие, что, если б не краснота, их, сказать по правде, и разглядеть-то было бы трудно.

Девицы отвечали, что у них болит голова и они не знали, что им следует посещать этих чужеземцев.

— Вот уж они вам и наскучили! — усмехнулась Хуана. — Конечно, они же не знатные сеньоры. А вот я, так напротив, люблю их за их бедность; и что же может быть трогательнее, чем оказаться вдали от дома, стать жертвой нападения, страдать от раны? Право, меня все это так задело за живое, что я решила восполнить весь ущерб, нанесенный им грабителями: я хочу, чтобы они остались здесь на некоторое время и обучили вас всему тому, ради чего мой брат и послал их сюда.

— Как, сударыня, — воскликнула Исидора, — вы собираетесь оставить в доме людей, которых не знаете и которые, быть может, ничего не смыслят в своем деле? Да мы с ними скорее забудем все, что прежде умели, чем научимся чему-нибудь новому!

— Вы противитесь всему, чего я ни пожелаю, дорогие мои племянницы! — в гневе отвечала донья Хуана. — Что ж, я не могу заставить вас учиться против воли, но тогда уж позвольте мне поучиться самой. Я-то с радостью займусь и пением, и гитарой; лет пятьдесят назад я очень недурно играла, немножко освежить умение — и я все вспомню, то-то вам будет приятно послушать!

Поскольку тетка была скуповата, Исидора сочла, что легко сможет отделаться от пилигримов, сперва описав ей смешную картину — когда в ее апартаментах эти паломники примутся играть на разных инструментах и петь в своих кожаных накидках, жутких широкополых шляпах, при раковинах и флягах из тыквы, — а потом намекнув, что учителей надо бы приодеть, прежде чем приниматься за уроки.

— Вы, конечно, были бы довольны, кабы они остались как есть, был бы только повод позубоскалить, — отвечала ей тетка, — но вот у вашего брата есть весьма подходящая одежда — отдам-ка я им ее.

— А что, коли мой брат не столь милосерден, как вы, сударыня? — сказала Мелани.

— Тем хуже для него, — резко возразила старуха, — мой долг — елико возможно заставить его попасть в рай, а для этого нет лучшего средства, как благотворить за его счет.

И она тут же вышла, оставив племянниц вдвоем.

— Ах, дорогая сестрица, — сказала Мелани, — наша тетушка сошла с ума, в ее-то лета брать уроки пения и танцев — что может быть сумасброднее? Несомненно, она полюбила одного из этих чужеземцев, — вот уж чудо, которому не перестанешь удивляться.

— Чего же вы хотите, сестрица, — печально отозвалась Исидора, — всему виной наше несчастие: будь мы менее затронуты в этой истории, все повернулось бы совсем иначе. Станем же мужаться: нам понадобится немало сил.

Пока они одевались, донья Хуана отправилась препираться с графом, которому хотелось встать и поесть чего-нибудь повнушительнее принесенного ею куриного отвара с травами, столь же освежающими, сколь и слабительными. От этого последнего слова граф едва не взбесился; он произнес, искоса взглянув на кузена:

— Да уж, если симпатический порох меня не вылечит, я рехнусь нынче же.

Донья Хуана, увидев его таким рассерженным, рассердилась и сама и пригрозила ему жестокой лихорадкой, о которой уже достаточно говорит блеск его глаз, добавив, что, видно, он твердо решил себя доконать; ее же совесть чиста — она предприняла все что нужно, а облегчится он или нет, это уж дело его.

По ее мрачному виду граф заметил, что она недовольна. Он сказал ей, что, напротив, никогда не хотел жить так, как теперь, когда она благоволит им интересоваться, и ставит отныне целью собственного бытия скромно засвидетельствовать ей свою признательность и повсюду рассказать о ее великодушии. Донья Хуана тут же утихомирилась и, дабы доказать, что не предложит ему ничего такого, чего бы не выпила сама, тут же у него на глазах проглотила бульон, послуживший причиной раздора. Она едва не умерла — действие отвара сказалось незамедлительно, и ей пришлось все бросить и бежать к себе.

— Ну что?! — воскликнул граф, едва она скрылась из виду. — Видали вы фурию, подобную этой, или же несчастье, равное моему? Если так будет продолжаться и дальше и если вы сами не сделаетесь предметом ее интереса, я не выдержу.

— Бедный мой кузен, — отвечал дон Габриэль, смеясь, — да ведь вы, кажется, сами однажды заметили, что интересуете ее куда больше, чем я; но, в конце концов, так ли уж повредила бы вам чашка куриного отвара, в котором, подумаешь, всего-то немножко слабительного?