Я историю излагаю... Книга стихотворений
вернуться

Слуцкий Борис Абрамович
Шрифт:

«Не ведают, что творят…»

Не ведают, что творят, но говорят, говорят. Не понимают, что делают, но все-таки бегают, бегают. Бессмысленное толчение в ступе — воды, и все это в течение большой беды! Быть может, век спустя интеллигентный гот, образованный гунн прочтет и скажет: пустяк! Какой неудачный год! Какой бессмысленный гул! О чем болтали! Как чувства мелки! Уже летали летающие тарелки!

«Интересные своеобычные люди…»

Интересные своеобычные люди приезжают из Веси, и Мери, и Чуди, приспосабливают свой обычай к современным законам Москвы или нрав свой волчий и бычий тащат, не склонив головы. И Москва, что гордилась и чудом и мерой, проникается Чудью и Мерей. Вся Москва проникается Весью от подвалов и до поднебесья. И из этой смеси в равной мере Москвы и Веси, в равной мере Москвы и Мери возникает чудо из Москвы и Чуди.

«Расставляйте покрепче локти-ка…»

Расставляйте покрепче локти-ка, убирайте подальше лапти-ка, здесь аптека, а рядом оптика, фонарей и витрин галактика. Разберитесь, куда занесло вас, с побасками и фольклором, избяным, неметеным сором: это — город, а не село. Это — город. Он — большой. Здесь пороки свои и пророки. Здесь с природой и с душой не прожить. Нужна сноровка. Это — город. Взаимная выручка растерявшихся хуторян не заменит личной выучки, если кто ее растерял. Если кто ее не приобрел, замечтавшись и засмотревшись, хоть степной, но все ж не орел, хоть и конный, а все же пеший.

«Очень редкий ныне в городе…»

Очень редкий ныне в городе, очень резкий запах в городе — запах конского навоза, дух свежайшего дерьма. Это вам уже не проза, а поэзия сама. Едет небоскребов мимо пароконный фаэтон и закладывает мины деревенские в бетон. И они уже дымятся, эти круглые шары. Кони в городе томятся и выходят из игры. Улепетывают вскачь из столичной круговерти мимо пригородных дач эти звери, эти черти. Их уже в помине нет, но еще дымится след.

«Дрянь, мразь, блядь…»

Дрянь, мразь, блядь — Существительные-междометья Стали чаще употреблять. Так и слышишь — хлещут, как плетью. Слово — в морду! Слово — плевок, Слово — деготь, ворота мажущий, Слово — палец открыто кажущий, А не просто — легкий кивок. Мразь, тля, фря — Это вам не словесная пря, Это вам кулачная драка И клеймо человечьего брака. Слово — слог. Единственный слог. НА тебе то, что мне не надо. Двух слогов или, скажем, трех Слишком много для этого гада. Так газообразная злоба (Это я давно разглядел) Превращается в жидкое слово В ожидании твердых дел.

Совесть

Начинается повесть про совесть. Это очень старый рассказ. Временами едва высовываясь, совесть глухо упрятана в нас. Погруженная в наши глубины, контролирует все бытие. Что-то вроде гемоглобина. Трудно с ней, нельзя без нее. Заглушаем ее алкоголем, тешем, пилим, рубим и колем, но она на распил, на распыл, на разлом, на разрыв испытана, брита, стрижена, бита, пытана, все равно не утратила пыл.

«Подписи собирают у тех…»

Подписи собирают у тех, кто бы охотнее выдал деньгами. Это же не для потех и утех в шуме и гаме вдруг услыхать тишину. В тишине, тихой, как заводь: — Кто ты? — Куда ты? — На чьей стороне? Подпись поставить.

«Останусь со слабыми мира сего…»

Останусь со слабыми мира сего, а сильные мира сего — пускай им будет тепло и сытно, этим самым сильным. Со слабыми мира сего пропишусь и с добрыми мира. А злые мира сего, решусь сказать, мне вовсе не милы. Я выпишусь. Я снимусь с учета, с того, где я между сильных учтен. Я вычеркну в ихней книге почета имя мое среди ихних имен. У слабых мира сего глаза никого не хотят сверлить. А сильные мира сего — лоза, всегда готовая гнуться и бить.

Запланированная неудача

Крепко надеясь на неудачу, на неуспех, на не как у всех, я не беру мелкую сдачу и позволяю едкий смех. Крепко веря в послезавтра, твердо помню позавчера. Я не унижусь до азарта: это еще небольшая игра. А вы играли в большие игры, когда на компасах пляшут иглы, когда соборы, словно заборы, падают, капителями пыля, и полем, ровным, как для футбола, становится городская земля? А вы играли в сорокаградусный мороз в пехоту, вжатую в лед, и крик комиссара, нервный и радостный: За родину! (И еще кой за что!) Вперед! Охотники, рыбаки, бродяги, творческие командировщики с подвешенным языком, а вы, тянули ваши бодяги не перед залом, перед полком?