Шрифт:
В снаряжении, привезенном нефтяной группой, не оказалось ни палаток, ни обуви.
Все светлое время дня Василий проводил на берегу и на складах. Ночью он готовил очередные чертежи, обдумывал рулевое управление, пригодное на перекатах, и составлял отчетную документацию по всему хозяйству экспедиции.
Ночи сливались с днями. Василию казалось, что теперь уже он не отоспится во всю жизнь.
И каждый день на берегу шумели споры.
Василий испытывал первую готовую лодку с полным грузом на Лене и на Полной. Гребешки заливали лодку. На пороге ее затопило. Черендеевские остряки спрашивали плотников нарочно для Зырянова, чтобы он услышал:
— Что вы строите?
Колхозные плотники отвечали:
— Подводные лодки.
«Это хорошо, — подумал Василий, — это мысль!» И спроектировал крышку — выпуклую решетку, обтянутую брезентом. Она закроет лодку сверху от брызг и от волн.
Приезжал взглянуть на лодки председатель колхоза, приходил много раз директор Затона. К вечеру возле лодок собирался весь Черендей. Все ведь участвовали в экспедиции, все доверили свое добро Зырянову для большого дела и не желали, чтобы добро пропадало и дело затормозилось.
Но Зырянов заставлял и дальше строить огромные лодки.
Тогда Кулаков, и директор Затона, и председатель колхоза потребовали, чтобы Зырянов явился на собрание партийной организации Черендея.
По его просьбе собрание началось в двенадцать ночи.
В клубе в ожидании Зырянова неторопливо беседовали три директора — Затона, мукомольного завода и базы Золотопродснаба. Председатель сельсовета и начальник почтово-телеграфной конторы сонно старались прислушаться. Инженер базы и магнитчик из экспедиции Зырянова молча бились на шахматной доске. Завклубом Демидов нервно следил. Грузчик базы Астафьев спокойно и расчетливо спал.
Усталый Василий пришел ровно в двенадцать часов. Разбудили председателя сельсовета и Астафьева.
Григорий Иванович стал говорить с жаром о большой находке на Полной, о важном деле для всего народа, где Черендею досталось счастливое место и первые труды почина. Может быть, в клубе Черендея будет висеть портрет Зырянова. Коммунисты Черендея взяли на свою ответственность снабжение экспедиции. Но что же делает Зырянов? Этот дорогой колхозный хлеб и все дорогое советское, народное имущество он утопит в Полной.
— Вместе с подводными лодками, — сказал директор Затона, — да и самое дорогое — год времени утопит, разбойник.
— Слово предоставляется товарищу Зырянову.
— Скажи, пожалуйста, Григорий Иванович, ты подсчитал, сколько легких лодок потребуется для нашего груза? — спросил Зырянов.
— Нет, — сказал Кулаков.
— Надо с этого начать. Деловой разговор требует счета. Я строю сорок пять лодок. На них надо посадить девяносто человек за рулем и с шестом. Это грандиозная экспедиция. Пятьдесят лошадей потянут весь флот, а через перекаты и тремя лошадьми едва вытянем одну лодку… Товарищ Кулаков предлагает построить пять тысяч берестянок, а директор Затона говорит, что вот тогда мы не потеряем год… А сколько тогда мы потеряем, товарищ Бездородов? Или ты дашь мне пиломатериал или бересту на пять тысяч лодок? Колхоз даст мне пять тысяч лошадей и десять тысяч гребцов?
— Это ты нас забавляешь, товарищ Зырянов, — сказал председатель колхоза. — А вот когда ты наше добро утопишь, тогда мы все будем плакать. Товарищ Кулаков отдал вам сахар. Мы уже варенье не сварим, и мы будем чай пить без сахару целый весь год. А ты этим сахаром Полную засластишь.
Тогда он им рассказал про знаменитую проводку плота в сухое лето 1918 года. Это была единственная проводка в то лето. Все лоцманы Выми отказались проводить плоты, хотя купцы предлагали самую высокую плату. Упустить такие деньги показалось Игнатию Зырянову жалко, даже немыслимо. В том сухом году было очень голодно.
Игнатий покричал Васю, младшего сынишку, и велел идти за ним. Вася неохотно бросил игру с товарищами — ему было двенадцать лет. Отец вышел на высокий берег над усохшей Вымью и велел:
«Гляди: можно провести?..»
Вася поглядел и сказал:
«Можно!»
Отец сказал:
«Ты поведешь».
— Не понимаю, какое отношение это имеет к делу, — нервно сказал Демидов.
Зырянов продолжал, не обратив внимания.
Вася понял, что отец испытывает его, пугает. Он еще раз поглядел на захилевшую реку и сказал хвастливо:
«Я бы провел!»
«А потеряешь плот — убью», — сказал отец.
Вася удивился и не поверил в такое счастье. Спросил:
«А ты пустишь меня лоцманить?.. А ну, побожись!»
«Пущу. Вот те крест».
Вася посмотрел по течению вверх, будто бы не думая, словно без всякой мысли, — и сверху, от самых верховьев, от перевала, где у них с отцом зимой заготовлен лес, заковыляла чахлая река под его плотом, перед его воображением вся, как она есть сегодня, — как будто и не весенняя: с ощеренными берегами, оскалившая перекаты.