Кобе было безумно стыдно, изливая душу Дзержинскому. Он был уверен, что безжалостный Феликс будет отныне презирать его за это, посчитав эти слова за обыкновенную попытку вызвать жалость. Он не видел его лица, Коба не мог смотреть ему в глаза, которые прояснились и сочувственно заблестели вопреки воли и принципов хозяина – не зря говорят: «глаза – зеркало души».

– … И только вера, вера в себя, вера в свою идею, вера в будущее закаляет дух, подавляя пожар, сжигающий болью сердце. Став я эгоистом, было бы намного легче жить.

– Не говорите так! – агрессивно перебил его Феликс. – Эгоизм – вот большее несчастье. А вы любили – бескорыстно, вы страдали из-за любви, из-за потерь. Ваша душа живёт, когда горит, когда страдает, когда раз за разом испытывает эмоции невероятной силы. Семья – это не только люди, связанные с вами кровно, а те, чей дом окружает заботой, теплотой – там любовь. А это и есть счастье.

– Жертвенное счастье, которое требует потерь, – вздохнул Коба. Он понимал, о чём говорил Феликс. Такой дом у большевика всё-таки был. Дом Аллилуевых.

– Смиритесь, наша жизнь состоит из потерь.

– Только потерь? – лукаво спросил Коба. – Многие философы утверждают, что именно из находок и потерь.

– Дураки все ваши философы! Находки посылаются нам для того, чтобы мы их теряли, дабы нас морально сло-мить, – продиктовал Дзержинский по слогам. – Знаете, как этому отплатить?

– Как же?

– Всегда говорите, что вы счастливы, – Феликс безмятежно закрыл глаза и вздохнул. – Наслаждайтесь каждым прожитым днём вашей жизни. Этим солнцем, которое рано или поздно погаснет, этим снегом, который обязательно растает. Мысли – материальны. Без капли наивности говорю: жизнь – это ад, самое худшее и жестокое место во вселенной, и всех нас ждёт одно – смерть. Но только нам решать, сделать ли этот путь или же умирать в безвольном прозябании.

– Вы – фаталист. Вы верите в предзнаменование?

– Да.

– Но при этом вы не верите в бога.

– Я верю в себя и в предзнаменование судьбы – а это и есть Бог. У Него нет религии. Ни католичества, ни православия, ни христианства в целом – ничего иного. Религия, как говорит Владимир Ильич – опиум для народа. Вы помните Библию, помните десять заповедей Моисея, половину из которых можно выбросить из контекста, а другую половину – объединить? Это попытка контроля масс, ничто иное, как манипулирование сознанием: народу говорят, что делать нельзя, что делать должны под видом того, что где-то на небе есть создание, которое за всеми наблюдает, и если человек совершил что-то вопреки заветам божьим, то бог это видит и награждает вечными муками в аду. Народу запрещают свободно мыслить. Посмотрите, вокруг, Иосиф: прошёл лишь месяц после восстания, во многих районах до сих пор остались пережитки буржуев и монархов – насилие, голод, рабство, национализм, публичные дома. Если следовать логике, то всё создал бог. Так он всех любит, такой Господь великодушный!

– Так считают и другие? – сощурив глаза, спросил Коба.

– О чём вы?

– Тогда, в Разливе, мы говорили не только об этом. Вы говорили о том, что мои враги ближе, чем кажется. Иллюминаты – это не только Керенский и буржуа с императорами. Это сионисты. Это наша партия. Я был в неведении: ни соперники, ни люди, которых я считал друзьями, не сообщили об этом, а вы, будучи мне никем – вы сказали. И потом, вы разговаривали с товарищем Свердловым об оккультизме. Мне это показалось довольно странным, я не стал тогда ничего выяснять, а теперь желаю знать. Поэтому я пришёл именно к вам.

– Вы не в ордене, так с чего вы взяли, что я могу вам помочь?

– Вы – иллюминат, я понял. Но вы единственный человек, кому я могу доверять.

– Не считайте меня своим другом, ибо от меня не последует никакой взаимности! – воскликнул Феликс, почувствовав, что Коба хочет надавить на него, посредством сантиментов и эмоций.

– Я помню – вы не верите в дружбу, но я рассчитываю хотя бы на ваше товарищество, – тут же поменял тактику большевик. – У нас с вами одна цель – сделать страну лучше и навсегда освободить её от тирании буржуев и царей. Мы скованы одной цепью.

– Что вы хотите? – прямо спросил Феликс. Коба понял: прямота за прямоту, откровенность за откровенность.

– Расскажите об ордене. Я не могу спросить об этом у Каменева, Зиновьева, Свердлова, так что прошу простить за наглость.

– Давать кому-то второй шанс – это как давать вторую пулю тому, кто в вас не попал с первого раза. Я понимаю, почему вы не хотите мириться с ним и с другими. Они вас ранили, солгав. Но продолжим: что конкретно вы бы хотели узнать, так как история ордена необъятна.

– Во-первых, – Коба задумался, вспоминая то странное слово, коим в ту ночь обменялись Ленин и Троцкий, – я слышал некое слово, которое, вероятно, относится к ордену.

– Вы помните это слово?

– Макбенак. Да, кажется, оно звучало именно так.

– У всего, даже у слова есть своя великая, ни на что непохожая история, но я постараюсь сократить её до минимума, и чтобы вам было понятно.

“Хирам – сын вдовы” – ключевое понятие для нас. Хирам разделил всех рабочих-строителей на три разряда, чтобы они получали награду в соответствии со своими способностями и усердием. С каждого – по способности, каждому – по потребности. Каждый разряд: Ученики, Подмастерья и Мастера имел свои ритуалы посвящение, жесты и слова, служившие паролем для опознавания.