За баррикадой молчали. Начштаба и солдаты не понимали, что происходит: крики и взрыв не давали представления жив ли сержант или нет. Сняв каску, лейтенант махнув рукой отдал приказ:

– Пишите в лист за наградой посмертно сержанту Муравьёву Григорию. Дату поставь сегодняшнюю: шестнадцатого июля двух тысяча пятнадцатого...

– Он живой! – наконец, смелый Поляков высунул голову. Сафронов встрепенулся и кинулся к краю форта.

– Изька, как же ты за Аль-Каиду сражаться мог, – всхлипывая повторял сержант. На дороге струились, шипя от горячей поверхности земли, ручьи тёмно-красной крови. – Ты не не террорист, Изя...

– Не за неё, – с хрипом просипел еврей, закрывая глаза. – За Израиль...

– Товарищ Муравьёв, мы отъезжаем!

Песчаные ветры и горячий асфальт развеялись приглушённым криком. Гриша помотал головой и обернулся, на лице тут же появилась улыбка.

– Или ты хочешь тут до ночи простоять?- Виктория хмыкнула, смерив его взглядом: снова тот же придурковатый, смехотворный вид. Такой никогда не изменится, но тем не менее это было его фишкой и придавало обаяния. Тем он ей и нравился.

– Благодарствую, что напомнила, – усмехнулся социал-демократ. – Ну, что посмотрела, что хотела?

– Более чем, – девушка протянула товарищу фотоаппарат, показав нужные снимки. Спустя секунду Григорий тут же торжественно воскликнул:

– Я же говорил, что с Пушкиным что-то не так!

– Да, преждевременные доказательства сейчас так кстати, – сквозь зубы пробурчала она. – Держись в теньке, иначе солнце голову напечёт.

Преодолев аллею и Царскосельский лицей, троица вышла на дорогу, где их должен был ждать автобус. Весь “бродвей” был заполонен торговыми и сувенирными палатками, мимо которых было просто физически невозможно пройти. Пёстрые лавки кишели иностранцами, большая часть которых была азиатской национальности. Матрёшки с руководителями России всех времён от Николая до Медведева, деревянные самодельные фрегаты, магниты с разводными мостами, светящиеся кружки, Футболки с текстом “I love Saint-Petersburg”, подставки и фрески с изображением Петра Великого, пейзажные зонтики и календари, на каждом месяце которого имелась фотография одного из двенадцати Романовых.

– Как думаешь, если спросить у продавцов о вещичке Троцкого, они смогут помочь? – спросила Виктория, оценивающе проглядывая товар.

– Вот ты вроде бы умная, а задаёшь такие глупые вопросы, – хмыкнул Григорий. – Если бы у кого-нибудь из этих спекулянтов оказалось имущество какого-нибудь исторического лица, то они бы тут не стояли. Загнали на аукционе иностранцам за сказочную цену и сидели мирно дома.

– Нет, мысли логически, – Тори подошла к одной палатке и указала на коробку с медалями, монетками и значками времён СССР. – Сейчас история не стоит ничего. Вот, смотри, комсомольский значок, вручённый на 50-летие Октябрьской революции – пятьдесят рублей, а рубль за 1953 год – сто сорок. Я уверена, что подарок Льва Давидовича может где-нибудь лежать точно также. Кстати, девушка, я беру значок “за доблестную службу”... Будешь хорошо работать, Миш, я тебе его подарю.

Орлов стоял позади недовольно пробурчал, что можно опоздать на автобус.

– Полчаса ещё, – махнула рукой Виктория, протягивая парню двести рублей. – Держи, если что понравится, можешь купить. Только прошу, не Романовых, а то я знаю – продавцы икон ими торгуют только так.

– За что такая щедрость? – Михаил подозрительно поднял брови.

– Подарок на день рождения Карла Маркса, – съязвила она. – Расходимся, товарищи, через пятнадцать минут встречаемся здесь. Я всё-таки попробую что-нибудь выяснить.

Ровно через двадцать минут ребята уже сидели в автобусе. Миша рассматривал советские марки, купленные за сто тридцать один рубль на окраине улицы, Муравьев ничего не купил, а Виктория вернулась разгорячённая с набитыми полиэтиленовыми пакетами в каждой руке. Маршрутка двинулась.

– Ох, мать, это что, всё имущество твоего Троцкого за всю его жизнь? – рассмеялся Гриша, увидев сумки.

– Дурак, – ответила та. – Я знала, что не смогу перед всем этим устоять…

– Так что это такое?

– Потом, – отмахнулась девушка, загоняя сумки под сидение. – Вернемся и всё покажу. А насчёт него ничего не выяснила. Никто не слышал и не знает, даже отчасти стыдно стало.

– Да мне фиолетово, ты учитывай каждую копейку, – кинул социал-демократ и отвернулся.

– До Зимнего ехать два с половиной часа, – Виктория вытащила из клатча распечатанный лист бумаги и отдала Орлову, – и запомни – деньги нужно капитулировать, а вот знания пополнять. Седьмое декабря старого стиля. Все вопросы потом.

– Семнадцатого? – уточнил юноша.

– Семнадцатого, – кивнула она, надевая наушники.

7 декабря 1917 год. Петроград. Смольный. Около полудня

– Феликс, чего здесь околачиваешься? Сейчас начнётся заседание.

Свердлов, направляясь в кабинет вождя мирового пролетариата, вдруг остановился. Нет, ему не показалось – напротив мерцающего от ослепляющей снежной белизны окна стояла неподвижная фигура. И каково было изумление, что бил баклуши, рассматривая дворовые распри Зиновьева и Сталина, именно Железный Феликс.