Виктория подняла глаза и загадочно одарила своим взглядом юношу.

– Ты о том, «чьё имя страшно называть»?

Миша не без иронии понял слова девушки и со смехом ответил:

– Согласен, страшновато. Произнося такую фамилию, рискуешь запнуться, а я помню, как ты отреагировала на Тро…

Но увидев мрачное и абсолютно серьёзное лицо Виктории, на котором не прослеживалось ни капли юмора и насмешки, Миша совершил то, чего так боялся – запнулся и замолчал. На её лице не было ни гнева, ни снисходительности, никаких эмоций, словно каменная маска, а светло-бирюзовые глаза неистово сверкали. Со стороны это выглядело ужасающе.

– Не в этом страх заключён. Он сам себя так называл, и одно упоминание его имени вызывало у людей ужас…

– С чего бы это его бояться…? – с настороженностью спросил юноша, не сводя испуганного взгляда с девушки.

– Нет имени его страшнее: то был судьбы жестокий след… нетленная душа становиться мрачнее, глаза чернели вслед, приобретая блеск железа…

– Всё хватит! Ты меня пугаешь ещё больше, чем этот Дзержинский… Поэтому ты оттягиваешь изучение архивов про него?

Виктория злобно ухмыльнулась.

– Спокойнее, трусишка. Смотри, и правда испугался…

– Тебе смешно?! Ты… у тебя был… такой взгляд. Ну… понятно всё.

– Что тебе может быть понятно?

– Ты сумасшедшая фанатичка! Такая же, как и все эти большевики! Чокнутая, повёрнутая, стихи им посвящаешь… И давно ты этим увлекаешься? Когда тебе в церковь сходить нужно было?

Но Виктория совершенно равнодушно проигнорировала вопрос Миши, чем сильно задела юношу.

– Ты спрашивал о Феликсе. Он не появляется, потому что ещё не пришла его очередь, а вообще… Феликс играл огромную роль, почти главную… для наших поисков.

Миша смекнул, что в голосе Виктории прослеживается некая мягкость и даже нежность, и решил её этим скомпрометировать.

– Ты в первый раз большевика по имени называешь…

– И что?

– Да… нет, ничего.

– Ты во всём ищешь какой-то подтекст? Хотя, не мне судить, у каждого свои тараканы в голове, но… как тебе в голову могло придти то…

– Всё, не кипятись!

– …что я влюблена?

Наступило молчание. Миша ошарашено неотрывно смотрел на бледную Викторию, мысли в голове были смешаны, как и чувства. «Да она практически призналась…» – с коварной насмешкой подумал он.

– Орлов, надеюсь, ты не решил, что это так и есть… то есть подумал, что я испытываю нездоровую симпатию…

– Значит, правда… Мать твою, ты серьёзно крэйзи! Тебе никогда не отпереться!

– У меня нет ни сил, ни желания оправдываться. Думай, как тебе угодно.

– Ладно, тогда я лучше в гугле прочитаю про… Феликса, – важно сказал Михаил, слащаво выделив последнее слово, театрально обиженно уходя в коридор.

– Ты всё равно ноутбук не найдёшь! – быстро крикнула Виктория вслед Мише. – А… раз тебя наконец-то что-то заинтересовало, могу рассказать и так.

Миша развернулся, тут же кинулся на диван, устроившись поудобнее.

– Пипец ты историк, я в шоке. Как можно всё это запомнить? – наигранно поразился парень. – А… может, ты мне заодно и про революцию расскажешь?

– А вот фиг тебе, – мягко отрезала Виктория. – Сегодня я делаю исключение и только потому, что ты спросил об этом сам, без своего нытья по дому.

Михаил немного приуныл: он действительно скучал по дому, по своей жизни до ареста отца. Но кто знал, что его судьба сложиться именно так: теперь он должен скрываться по всяким углам, объявленный шпионом, сыном «врага народа». Сергея после штаба он больше не видел, а ныть в плечо Виктории было даже для Миши ниже плинтуса. Ему больше некому было высказаться, он оказался совсем один. Знать бы, где упасть, подстелил бы солому. А с Викторией он поговорить не мог. Дело в том, что все Мишины девушки были похожи одной чертой: они были очень женственны, не очень умными, но посочувствовать в тяжёлые времена могли.

Виктория же напоминала ему тех революционеров, о которых она с таким пристрастием говорила: девушка прошлого века, старомодных традиций. Она даже разговаривала не так, как разговаривают сейчас, практически не использовала матерные слова (если дело не касалось эрудиции Миши), зачастую употребляла в речи сложные обороты. Миша не догадывался, что Виктория специально упрощает свои слова до элементарного, чтобы юноше было более понятно. Она нерешительно коснулась его руки и проговорила:

– Я знаю, что тебе сейчас нелегко. Не знаю, чтобы сделала я на твоём месте…

Светло-карие глаза Миши с мольбой устремились в холодные серо-голубые глаза Виктории.

– Сейчас же можно использовать любые маски, я видел в фильмах, парики там разные. Никто меня не узнает, просто… я не могу больше здесь… как в тюрьме…Хоть бы в центр на мгновение… К своим, маму увидеть.

Голос Миши дрожал, он затих, понимал, что не смог сдержать эмоции перед девушкой-бронёй, но в её голодных, стальных глазах он всё же пытался разглядеть блеск сочувствия или хотя бы понимания.