– А-а-ах, вкусно! Ну, отступать, так отступать! – довольно-таки радостно закричали волки, и стая тут же убежала в лес.

А черт Кинстинктин и поп Абросим, гадко и громко ругаясь, ловко содрали с бывшего атамана и прежнего есаула шкуры, благо сделать энто было несложно: атаман с есаулом были тертые калачи, однозначно, и с них так часто сдирали шкуры, что энти, понимаешь, тертые калачи завели себе легко сдирающиеся шкуры на застежках-молниях.

Поруганные и ободранные экс-атаман с разжалованным есаулом через тринадцать наносекунд пришли в себя и бросились наутек. А поп Абросим и черт Кинстинктин воспользовались волчьими шкурами, чтобы защитить от обморожения самое дорогое. Поп Абросим обмотал себе, понимаешь, голову, а черт Кинстинктин обмотал себе чресла, однозначно. Засим поп и черт ну так быстро рванули вдогон медведю, что тут же пропали из виду.

А я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, из засады вышел, на кобылку вскочил и поехал по лесу дальше. Вот еду я, еду, не пылю, вот еду я, еду, не дремлю. Вдруг гляжу: сушина*, подле сушины – дуб, под дубом заяц, а на дубу тетерев. Заяц дрыхнет, громко храпя, а подле него валяется пустая бутылка из-под водки, зато тетерев бодрствует, но безмолвствует, на груди – плеер, на ушах – наушники. Тот тетерев на дубу высоко сидит, на меня даже не глядит, вишь, не пошелохнется!

Я птице кричу:

– Эй, ты, глухая тетеря! Слышишь меня?

А тетерев сидит на дубу, ни шиша не слышит! Знать, эвто глухой тетерев – мошник.

Я толды*, понимаешь, лошадку остановил, ружьеце с плеча снял, к глазу поднес, однозначно, в тетерева прицелился – а кремня-то и нет! Видно, потерял, когды с портными препирался!

– Ружье не выстрелит – и птицы не убьешь! – подал свой голос мой Внутренний Голос – а он сатане в дядьки годится.

Тутовона поневоле зачешешь затылок! Коли за кремнем возвращаться – будет сто верст, ой, как далеко! Птица, поди, упорхнет!

А мороз не велик, да стоять не велит! Пришлось повесить ружье на плече и на лошадке скакать вкруг сушины с дубом, дабы не замерзнуть.

Скакал я, скакал битый час, думал я, думал – и придумал! Удалой не долго думает, понимаешь!

На всем скаку спрыгнул с лошади прямо на дуб, воображаешь, а ее под присмотром своего Внутреннего Голоса оставил вкруг дуба скакать. Сам же на дуб полез. И зря, зря я с собой своего Внутреннего Голоса не захватил – он бы предрек, чем всё энто кончится! Вот я лез, лез, не долез, на желуде поскользнулся – и вниз полетел, однозначно!

Лечу и кричу:

– Ой-ой-ой! Орешки дерут прорешки в моей епанчешке!

Всю епанчу щеголеватую изорвали мне желуди проклятые! Однозначно, воображаешь!

Слава богу, не разбился – грохнулся на лошадку, что вокруг дуба продолжала галопировать, да скатился прямо на свою пежинку*, что на хвосте! И поскакал: хоть охлябь*, да верхом!

А мой Внутренний Голос – а его сам сатана пестовал – шипит:

– Умный бы ты был, Ивашка, человек, кабы не дурак! Туто охотишка дрянная!

Как быть, что делать? Умом не раскинешь, пальцами не растычешь.

А мороз не велик, да стоять не велит! Пришлось на лошадке дальше скакать вокруг дуба, дабы не замерзнуть!

Скакал я, скакал битый час, думал я, думал – и придумал! Удалой долго не думает, понимаешь!

Достал из-за пазухи игрушку свою – пращицу детскую. Да вот только чем бы ее зарядить?

Пошарил в карманах епанчи: в одном кармане Иван постный, в другом Марья леготишна.

Распахнул епанчу, пошарил в карманах матросских брюк: в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи зубами скрипит.

Что делать, как быть? Аз гадал, аз скакал битый час вокруг дуба, дабы не замерзнуть! Но я, добрый молодец, Иванушка-дурачек, догадался! Удалой долго не думает, понимаешь!

Под епанчой на груди у меня – пулеметные ленты! А в лентах патроны! А в патронах пули из свинца! Эх, аз – молодец: без коз, без овец, зато в пульках свинец! Ну хоть сейчас – в Зимний дворец, однозначно! Вынул я из пулеметной ленты один патрон. Эх, только у молодца в ладони и золотца, что патрон с латунною гильзой и пулей из оловца!

Зарядил я тем патроном пращ, да на всем скаку и метнул! Бац! – да и мимо! Метил в тетерю, а угодил в сук. Сук-то и надломился.

Эдак аз призадумался, пращ за пазуху спрятав; кружил, кружил на кобылке вкруг дуба да задел невзначай епанчой за дубовый сук. За тот самый, который надломился.

Сук тут и вовсе обломился, кобылка моя с испугу рванула, ну, аз как треснулся башкою об сушину – так искры из глаз и посыпались, воображаешь! Я с кобылки – бряк в сугроб, но поднялся, а кобылка моя вокруг дуба скакать продолжает как ни в чем не бывало!