А ведь сейчас спать снаружи было не только очень опасно, а еще и холодно.

Если так пойдет и дальше, придется отныне сворачивать в монастыри, намного увеличивая путь; еще и неизвестно, примут ли их там… Ведь столько валашских монастырей находится теперь под властью господаря, а для иных он и вовсе является ктитором*…

Катарине Кришан тяжело далась эта дорога – а от непрестанных сердечных волнений она едва не расхворалась; Марина, хотя после трансильванских приключений и была еще бледна и худа, хранила угрюмое молчание и стоически переносила все невзгоды. Муж ее, слишком заботливый и покладистый для такой женщины, словно бы потерялся и отошел в сторону в эти дни – как будто перестал в чем-то быть Марине мужем или никогда не был им вполне.

Тем более, что после бегства из Трансильвании они ни разу не разделили ложе – пока Марина была больна, наступил пост. И даже отдаваясь мужу, несомненно, наслаждаясь им со свойственным ей - так долго вызревавшим в ней мрачным сладострастием, Марина большую часть себя утаивала для себя. Василе Поэнару уже знал, что власть крови и натуры всегда будет довлеть над его женою больше, чем власть супруга, - и, будучи умным и пожившим человеком, он с этим смирился. Теперь же и вовсе стало не до семейных прений – когда над ними всеми нависло такое бедствие…

Кришаны боялись; и чем ближе подъезжали к столице, тем больше боялись. Свидетельства власти Влада Дракулы попадались им все чаще: те самые свидетельства, которые стяжали ему его зловещее прозвище, - как будто господарь насмехался над злоязычием своих подданных и даже над собственным своим положением. Вдоль дорог, ясно видные посреди голых припорошенных снегом полей, перед глазами путников то и дело возникали колья, на которых торчали то головы, то целые тела врагов: точно Дракула снова и снова насаживал неугодных на свой посох пастыря, каковым являлся для своего народа. Враги попадались и в турецком, и в валашском, и в немецком платье; иные обглоданные воронами уже до костей… но снимать их и предавать земле никто не смел. Хорошо было хотя бы то, что холод не давал мертвецам гнить быстро и заражать воздух.

Госпожа Кришан при виде первого на своем пути такого украшения полей лишилась чувств; потом притерпелась и дальше поехала бледная, но спокойная, только качалась на своем коне, как будто от большой сердечной слабости. Но только ли это ей предстояло пережить!

Марина же, проезжая мимо одного пронзенного турка, вдруг приостановилась и с размаху пнула кол ногой, так что с головы казненного свалился тюрбан; Марина после еще и плюнула на этот головной убор, который османские мужчины так почитали.

Василе Поэнару был потрясен, а Раду Кришан дал дочери затрещину за несдержанность; она вскрикнула и поморщилась, но извиняться не стала и явно чувствовала себя полностью удовлетворенной.

Боярин, хотя наружно и рассердился, несомненно, в душе тоже остался полностью удовлетворен.

Но пока это было только лихачество – Кришаны хорохорились, как иные сильные духом преступники, которых в цепях ведут на казнь. Когда им предстал Тырговиште, все они присмирели.

Был белый день – и Тырговиште был бел и уныл: на город спустилась зима, казавшаяся похоронами их надежд.

Раду Кришан первым вновь пришпорил коня – и поскакал вперед; за ним, бодрясь, последовала вся семья. Кришан долго вычислял – и так и не вычислил в уме, у кого они могут погостить в эти дни: кто же из его сообщников в Тырговиште еще не умерщвлен князем? И кто остался предан Кришанам, а кто передался?..

Однако у городских ворот их ждала неожиданность – огромная и ужасная, как представилось всем без исключения: стражники их приветствовали почтительно и тревожно, как долгожданных важных особ, обреченных гибели. Да: Кришанов здесь ждали, и немедленно передали им приглашение – вернее говоря, повеление явиться во дворец.

Господарь оказывал им великую честь и избавлял от неудобств, приглашая всю боярскую семью к себе – на все праздники.

Катарина закрестилась за спинами своих спутников; Марина застыла в седле, как изваяние. Мужчины тоже окаменели. Мало кто из Кришанов усомнился в этот миг, что злодей подготовил им пышную встречу: себе большую забаву, а им смерть.

Семья поехала прямо ко дворцу – не заезжая даже к жившим здесь родственникам; несколько стражников примкнули к ним, как к приговоренным. Оборванные дети и простой люд, попадавшийся им на пути, отбегали с пути Кришанов и глазели издали с жадным любопытством – как на невиданную большую охоту: облаву на таких диковинных лесных зверей, устроенную их господарем.

Им встретилось еще несколько кольев – но после дороги, изобиловавшей ими, это уже не так впечатляло; и только перед самым дворцом Раду вздрогнул и перекрестился. С длинного позолоченного кола на него смотрело то, что осталось от головы Михая Василеску: большой почет! Высокое место!

Ветер трепал длинные окровавленные волосы и бороду.

Открылись ворота дворца, и бояре проехали; попадавшиеся навстречу дворцовые служители и придворные, засматривая на коней подозрительно и испуганно, кланялись гостям. Никто еще не знал, сколько из этих благородных людей – и с чем выйдут обратно от господаря…