Шрифт:
Он очень надеялся.
Пока устраивали больную дочь, Раду хорошенько допросил зятя: и остался весьма удовлетворен. Весьма! Хотя, когда дело шло о Дракуле, удовлетворение всегда шло бок о бок с жестокой тревогой: потому что валашскому князю могло ударить в голову что угодно и когда угодно. Его прозорливость выходила за границы обыкновенной человеческой проницательности – хотя пока что ему не удалось обставить по этой части Раду Кришана…
А покамест Марину отвели в постель; Иоана села над нею, потому что больная, казалось, хотела видеть одну ее. Или же не хотела сейчас видеть никого. Но влечение крови говорило помимо разума, помимо желания: истинно неразрывные узы – в отличие от брачных!
Иоана накормила Марину горячей похлебкой – начала давать ей с ложки; потом Марина раздражительно отняла у сестры миску и принялась есть сама. Иоана ждала, глядя на нее и радостно, и скорбно. И сколько вопросов просились ей на язык, как осы жалили его, побуждая заговорить!
Наконец Марина отставила пустую миску и простерлась на постели, со счастливым видом человека, злоключения которого остались позади. Она готова была уснуть; но когда Иоана нежно и настойчиво взяла в свои руки ее жаркие руки, Марина посмотрела на младшую сестру и шевельнула губами.
– Я…
– Что? – склонилась к ней Иоана. – Что, милая сестрица?
– Я счастлива снова видеть тебя, - прошептала Марина, улыбаясь. – Как же чудесно мы спаслись!
– Марина… - Иоана не смогла долее молчать. – Скажи мне: не встречала ли ты Корнела? Я уже знаю, какой страх ты претерпела, и не буду тебя терзать расспросами… но ведь Корнел любимый отрок господаря, неразлучный его дружинник… Он должен был быть при нем!
Марина закрыла глаза, чтобы не глядеть на сестру.
– Нет, его я не встречала… Мы свели коней у княжьего войска, которое отдыхало в поле после битвы, - прибавила она с усилием, чтобы хотя бы немного удовлетворить Иоану. – Нас спас случай и милосердие Господне… Из города мы вышли подземным ходом, известным монахам.
– Как удивительно, - прошептала Иоана, складывая руки. – Поистине милосердие Господне!
Потом она умолкла и опять внимательно воззрилась на Марину.
– Мне… мне все же удивительно, что ты не встретила моего мужа, - проговорила Иоана. – Ведь он должен был быть…
И тут Марина вспылила:
– Да что мне – в лицо было этим псам каждому засматривать? Понимаешь ли ты, что мы едва не попали на кол?..
Брови Иоаны сошлись.
– Да, - резко сказала она. – Прости мой язык, сестрица. Теперь я оставлю тебя - поправляйся.
Она встала, как будто ее милосердие на сегодня все вышло; склонилась над Мариной и поцеловала ее в лоб, но больше ничего не сказала. Марина была не слишком охоча до нежностей.
Иоана забрала пустую миску и ложку; Марина уже спала, с так знакомым ей выражением гордого презрения на некрасивом лице, - она осунулась, нос заострился и казался длиннее. Иоана почему-то подумала о князе Владе – того, человекоубийцу, молва называла самым безобразным среди благородных братьев…
Все ли ей сказала Марина, что следовало? Скорее всего – не все; и если это так, больше от Марины она ничего не добьется.
“Где ты, мой прекрасный супруг? Каков-то стал теперь? Не озверел ли без моей ласки, не променял ли мою любовь на заплечные утехи?”
Иоана удалилась в свои покои и там всплакнула; а потом подумала – не попросить ли наконец у отца разрешения передать письмо мужу… Возможно ли это сейчас?
Или господарь, а с ним и Корнел, ополчились против Кришанов? Но ведь они не умышляли на князя и в предательстве не замешаны…
Или же это ей так представляется? Отец человек умный, хитрый… Но будь Раду Кришан замешан в предательстве, князь еще прежде Трансильвании смел бы с лица земли их замок.
Однако же то, что их не тронули, не означает, что отец чист, - это может означать только, что боярина пока не разглядели. Иоана теперь с горечью признавала, что отец может быть нечист, что жизнь вовсе не проста, а невинность бывает слепа; но даже если все так, Иоана ничего не сможет с этим поделать. Не подведет же она под беду своего любимого отца!
Но все же Иоана сделала это – она написала Корнелу нежное письмо, состоявшее по большей части из любовных слов; она упомянула, что живет сейчас в отцовском замке, заключив, что Корнел так и так должен был об этом догадаться.
Отец благосклонно принял ее письмо – и сказал, что подумает, отсылать ли его: прибавил, что Иоана сама должна понимать, почему это может не осуществиться.
– Конечно, понимаю, - сказала дочь.
Это было через день после возвращения Марины – та, хотя и все еще была слаба и кашляла, уже поднялась с постели и не позволяла никому поддерживать себя. Старшая дочь Кришана угрюмою тенью передвигалась по замку… но была вовсе не так равнодушна к тому, что делалось вокруг нее, как могло показаться со стороны; она видела письмо в руках сестры.